- Что такое он от меня скрывает и в чем он со мной не откровенен? начала приставать к Миклакову Елена.
- Как я вам могу открыть это!.. Это не моя тайна! - отвечал тот.
- Извольте сейчас сказать Миклакову, чтобы он все рассказал мне про вас! - обратилась она к князю.
- Зачем? Тебя опять может встревожить это; после я как-нибудь сам тебе расскажу, - отвечал князь.
- Но я теперь хочу, сию же минуту! - настаивала Елена.
Князь пожал плечами.
- Говорите, если уж начали, - обратился он к Миклакову с явным оттенком досады на него.
- Говорите, пожалуйста! - повторила тому и Елена.
- Извольте-с, - начал Миклаков. - Во-первых, я должен сказать, что князь вас любит. Согласны с этим?
- Согласна! - отвечала Елена.
- Но все-таки вы ревнуете его к княгине, - так?
- Так, ревную и имею на это, кажется, полное право.
- И вы ревнуете его потому, что вам представляется, будто бы он до сих пор продолжает еще любить княгиню?
- Конечно, любит! - подхватила Елена. - И прямое доказательство тому есть: она бог знает какое для него имеет значение, а я - никакого.
- Ну, то и другое несправедливо; князь не любит собственно княгини, и вы для него имеете значение; тут-с, напротив, скрываются совершенно другие мотивы: княгиня вызывает внимание или ревность, как хотите назовите, со стороны князя вследствие того только, что имеет счастие быть его супругой.
Князь при этом покачал головой.
- И последнее время, - не унимался, однако, Миклаков, - княгиня, как известно вам, сделалась очень любезна с бароном Мингером, и это, изволите видеть, оскорбляет самолюбие князя, и он даже полагает, что за подобные поступки княгини ему будто бы целый мир плюет в лицо.
Елена насмешливо улыбнулась.
- А, вот что!.. Признаюсь, я не ожидала этого!.. - произнесла она.
- Наконец, князь объясняет, что он органически, составом всех своих нервов, не может спокойно переносить положение рогатого мужа! Вот вам весь сей человек! - заключил Миклаков, показывая Елене на князя. - Худ ли, хорош ли он, но принимайте его таким, как он есть, а вы, ваше сиятельство, присовокупил он князю, - извините, что посплетничал на вас; не из злобы это делал, а ради пользы вашей.
- Сплетничайте, если вам так этого хочется!.. - отвечал князь; овладевшая им досада все еще не оставляла его.
- И какой же мы теперь, - продолжал Миклаков, - из всего этого извлечем урок и какое предпримем решение, дабы овцы были целы и волки сыты? Вам голос первой в этом случае, Елена Николаевна.
- Я тут так близко заинтересована, что никак не могу быть судьей и, конечно, решу пристрастно! - отвечала та.
- И я уж, конечно! - подхватил князь.
- Значит, вы одни и решайте; вы и будьте только нашим судьей! - сказала Елена Миклакову.
- Быть вашим судьей!.. - повторил тот хоть и комически, но не без некоторого, кажется, чувства самодовольства. - Прежде всего-с я желал бы знать, что признает ли, например, Елена Николаевна некоторое нравственное право за мотивами, побуждающими князя известным образом действовать и чувствовать?
- Признаю отчасти, хотя нахожу, что мотивы эти весьма невысокого сорта.
- Но все-таки, как бы то ни было, вы не будете, значит, огорчаться, если он совершит когда-нибудь опять подобную выходку?
- Огорчаться буду, но менее, конечно! - произнесла Елена, взглянув при этом с любовью на князя.
- Теперь-с к вам обращаю мое слово, - отнесся Миклаков к князю. Будете ли вы в такой мере позволять себе выходить из себя?
- Я не знаю этого! - возразил князь.
- Не знаете того! - повторил Миклаков. - Хорошо и то, по крайней мере, что откровенно сказано!.. Теперь, значит, остается внушить княгине, что, ежели она в самом деле любит этого господина, в чем я, признаться сказать, сильно сомневаюсь...
- И я совершенно в этом сомневаюсь! - подтвердила Елена.
- Но положим, что любит, то все-таки должна делать это несколько посекретнее и не кидать этим беспрестанно в глаза мужу. Все такого рода уступки будут, конечно, несколько тяжелы для всех вас и заставят вас иногда не совсем искренно и откровенно поступать и говорить, но каждый должен в то же время утешать себя тем, что он это делает для спокойствия другого... Dixi! [120] - заключил Миклаков.
- Но кто же, однако, княгине передаст предназначенное для нее наставление? - спросила Елена.
- Конечно, уж не я! - отвечал Миклаков. - Потому что я двух слов почти с ней не говаривал... Всего приличнее, я полагаю, внушить ей это князю.
- Ему-то, ему; но осмелится ли еще он? - заметила ядовито Елена.
Князь ничего на это не произнес и даже такое имел выражение лица, как будто бы не про него это говорили.
- Все, значит, поэтому кончено! - воскликнул Миклаков и взялся было за шляпу, чтобы отправиться в Москву, но в это время проворно вошла в комнату Елизавета Петровна.
- Ни-ни-ни! Не пущу без ужина! - воскликнула она, растопыривая перед ним руки.
- Да ведь поздно: я пешком пойду! Темь такая, что, пожалуй, с кого-нибудь и шинель снимешь! - проговорил Миклаков.
- Вы же снимете! - воскликнула Елена.
- А вы как думаете! - отвечал Миклаков. - Я принадлежу к такого рода счастливцам, которые с других только могут стаскивать что-нибудь, а с меня никто ничего!
- Чтобы предохранить вас от этого преступления, мы вас в экипаже проводим, - сказал князь. - Потрудись, моя милая, сходить и сказать, чтобы коляска моя сюда приехала! - обратился он к Марфуше.
Та побежала исполнить его приказание.
- В коляске меня проводите? Это недурно! - произнес Миклаков снова комически и снова не без оттенка самодовольства.
Ужином Елизавета Петровна угостила на славу: она своими руками сделала отличнейший бифштекс и цыплят под соусом, но до всего этого ни князь, ни Елена почти не дотронулись; зато Миклаков страшно много съел и выпил все вино, какое только было подано.
- Ужин для меня, - толковал он своим собеседникам, - самая приятная вещь, так как человек, покончив всякого рода сношения с себе подобными, делается, наконец, полным распорядителем самого себя, своих мыслей и своих чувств.
Язык, при этих словах, у Миклакова начинал уж немного заплетаться. Когда же он сел в княжеский фаэтон, чтобы ехать в Москву, то как-то необыкновенно молодцевато надел на голову свою кожаную фуражку.
- Хорошо быть умным человеком: ни за что ни про что катают тебя князья в своих экипажах!.. - говорил он вслух и кивая в это время, в знак прощания, князю головою: выпивши, Миклаков обыкновенно делался откровеннее, чем он был в нормальном своем состоянии!
II
