- Я пью-с! - пробасил тот.
- Водку не пить, конечно, прекрасная вещь, - продолжал Миклаков, - но я все детство мое и часть молодости моей прожил в деревне и вот что замечал: священник если пьяница, то по большей части малый добрый, но если уж не пьет, то всегда почти сутяга и кляузник.
- Это есть, есть! - подтвердил с удовольствием и дьякон, улыбаясь себе в бороду.
Отец Иоанн эти слова, кажется, принял прямо сказанными на его счет, но по наружности постарался это скрыть.
- Образ жизни деревенских священников таков, - отвечал он, - что, находясь посреди невежественных крестьян, они невольно от скуки или обезумевать должны, или изощрять свой ум в писании каких-нибудь кляуз. Здесь вон есть и библиотеки и духовные концерты, - и то в нашем сане иным временем бывает крайне скучно.
- Ну, нет!.. По-моему, тут есть несколько другая причина, - возразил ему Миклаков, - они видят, что им каждодневно приходится обманывать этих невежественных крестьян, ну и совестно, люди попорядочнее и пьют со стыда!
Сам Миклаков, в продолжение всего этого разговора, пил беспрестанно и ничего почти не ел.
- Чем же они обманывают их? - спросил отец Иоанн с легким оттенком улыбки на лице.
- Как чем, батюшка? - воскликнул Миклаков. - Ах, отец Иоанн!.. Отец Иоанн!.. - прибавил он как бы дружественно-укоризненным голосом. - Будто вы не знаете и не понимаете этого...
Отец Иоанн позаметнее при этом улыбнулся, но вместе с тем указал Миклакову глазами на дьякона, как бы упрашивая его не компрометировать его и не говорить с ним о подобных вещах при этом человеке.
- Меня вот что всегда удивляло, - продолжал Миклаков, как бы вовсе не понявший его знака, - я знаю, что есть много умных и серьезно образованных священников, - но они, произнося проповеди, искренно ли убеждены в том, что говорят, или нет?
- Смотря по тому, что говорят... - отвечал отец Иоанн с прежней полуулыбкой.
- Стало быть, есть нечто и даже, может быть, несколько этих нечто, в чем вы сомневаетесь? - спросил Миклаков.
- Конечно, что нельзя же всего проверить умом человеческим, и потому многое остается неразгаданным, - отвечал опять как-то уклончиво отец Иоанн, - тайное предчувствие шептало ему, что он должен был говорить осторожно.
- Но надеюсь, что в этом случае не дьявол же вас смущает и поселяет в вас сомнение, - проговорил Миклаков, пожимая плечами.
- Разумеется... Что же такое дьявол?! - отвечал отец Иоанн, уже явно усмехаясь.
Выражение лица Миклакова в эту минуту мгновенно изменилось, из добродушного оно сделалось каким-то строгим.
- А ведь это скверно, батюшка, ужасно скверно! - воскликнул он.
Глаза Миклакова в это время совершенно уже посоловели, и он был заметно пьян. В эту же самую минуту вышла акушерка с шампанским.
Миклакову пришлось отдать ей свои последние десять рублей, что еще более усилило его дурное расположение духа.
- Скверно это-с, скверно! - продолжал он повторять.
Отец Иоанн смотрел на него с удивлением, не понимая, к чему он это говорит.
- Вот, изволите видеть, - объяснил, наконец, Миклаков (язык у него при этом несколько даже запинался), - в той статье, о которой вы так обязательно напомнили мне, говорится, что я подкуплен правительством; а так как я человек искренний, то и не буду этого отрицать, - это более чем правда: я действительно служу в тайной полиции.
Отец Иоанн, а также и дьякон подались несколько назад на своих местах.
- И вот о том, батюшка, что вы, по вашим словам, во многом сомневаетесь, я - извините меня - должен буду донести моему начальству, а оно, вероятно, сообщит об этом митрополиту.
Отец Иоанн побледнел при этом.
- Я ничего подобного не говорил! - произнес он.
- Как, вы ничего не говорили? Нет! Нет!.. Не отнекивайтесь!.. По вашему священству вам стыдно такое запирательство чинить! Вы - светильники наши... - болтал Миклаков.
- Что же я такое говорил? - воскликнул отец Иоанн, у него губы даже дрожали при этом. - Донос и клевета, конечно, все могут на человека изобресть! - присовокупил он.
- Что на вас будет донос - это совершенно справедливо, но чтобы это была клевета - это вздор-с, совершеннейший вздор-с! - восклицал, как-то даже взвизгивая, Миклаков.
- Но я вас прошу, по крайности... - начал было отец Иоанн и не мог докончить, потому что в это время Елизавета Петровна позвала Миклакова к Елене.
- Это зачем? - спросил было тот.
- Нужно-с, ступайте! - повторила настоятельно Елизавета Петровна.
Миклаков послушался и пошел.
- Что это вы за глупости священнику говорили, что донесете на него? сказала Елена сердитым голосом Миклакову, - весь предыдущий разговор она слышала от слова до слова из своей комнаты.
- Учу батьку, дрессирую немножко его! - отвечал Миклаков.
- Подите сейчас и скажите ему, что вы все это шутили.
- Ни за что, ни за что! - воскликнул Миклаков. - Пусть себе мучится и терзается... А вот у вас так ручку поцелую, ибо сейчас домой отправляюсь! сказал Миклаков и в самом деле поцеловал у Елены руку.
- Говорят же вам, скажите, что вы шутили! - повторила ему еще раз Елена.
- Я ему скажу, только другое, только другое! - говорил Миклаков, выходя в залу, где сейчас же отыскал свою шляпу.
- Так я буду иметь неудовольствие донести на вас! - сказал он, расшаркиваясь перед отцом Иоанном. - А вас похвалю, похвалю, - поп настоящий! - отнесся он к дьякону и ушел.
Отец Иоанн остался совершенно растерянным, но его также Елизавета Петровна позвала к Елене.
- Вы, пожалуйста, не беспокойтесь, - сказала ему та, - Миклаков вовсе не служит в тайной полиции, - это честнейший и либеральнейший человек.
Отец Иоанн, как-то сомнительно скосив рот, улыбнулся.
- Судя по тем отзывам, которые я читал о нем в литературе, он далеко не пользуется именем такого человека.
- Он потому и не пользуется, что очень честен, всем говорит правду в глаза, всех задирает!.. Пожалуйста, не беспокойтесь!
- Благодарю вас за утешение, хоть и не могу вполне оным успокоиться, а прошу вас об одном, что если будет какой-либо донос, засвидетельствовать в мою пользу, - отвечал отец Иоанн.
Этой своей просьбой он показался противным Елене.
- Да не будет на вас никакого доноса! - воскликнула она с явной досадой.
- Дай бог!.. - произнес, вздохнув, отец Иоанн и затем, раскланявшись с Еленой, вышел от нее, а через минуту оба они с дьяконом шли к домам своим, имея при этом головы понуренными.
VIII
Миклаков издавна вел безобразную жизнь, так что, по его собственному выражению, он с тех пор, как бросил литературу, ничего порядочного не делал и даже последнее время читал мало. Утра у него обыкновенно проходили в службе, а вечера или у какого-нибудь приятеля, где затевались карты, попойка и бессмысленные споры с разными пошляками, или у приятельницы секретной; но встреча с княгиней и некоторое сближение с ней заставили его как бы отрезвиться физически и нравственно и устыдиться своих
