Госпожа Жиглинская окончательно рассердилась.
- Ты мерзкая и негодная девчонка! - воскликнула она (в выражениях своих с дочерью госпожа Жиглинская обыкновенно не стеснялась и называла ее иногда еще худшими именами). - У тебя на глазах мать может умирать с голоду, с холоду, а ты в это время будешь преспокойно философствовать.
- Философствовать лучше, чем делать что-нибудь другое!.. - начала Елена и вряд ли не хотела сказать какую-нибудь еще более резкую вещь, но в это время раздался звонок. Елена побледнела при этом. - Марфуша, Марфуша! крикнула она почти задыхающимся голосом. - Он войдет и в самом деле даст нам на дрова.
Вбежала толстая, краснощекая девка.
- Не принимай князя, скажи, что я больна, лежу в постели, заснула... говорила торопливо Елена и вместе с тем торопливо гасила лампу.
Марфуша выбежала отворить дверь. Это действительно приехал князь.
- Барышня больны-с, легли в постель-с, почивают, - донесла ему та.
Князя точно обухом кто ударил от этого известия по голове.
- Но, может быть, она примет меня, доложи! - как-то пробормотал он.
- Нет-с, они уж заснули! - сказала Марфуша и захлопнула у него перед носом дверь.
Князь после этого повернулся и медленно стал спускаться с лестницы... Вскоре после того Елена, все еще остававшаяся в темной гостиной, чутким ухом услыхала стук его отъезжавшей кареты.
III
На другой день в кабинете князя сидело целое общество: он сам, княгиня и доктор Елпидифор Мартыныч Иллионский, в поношенном вицмундирном фраке, с тусклою, порыжелою и измятою шляпой в руках и с низко-низко спущенным владимирским крестом на шее. Елпидифор Мартыныч принадлежал еще к той допотопной школе врачей, которые кресты, чины и ленты предпочитают даже деньгам и практику в доме какого-нибудь высшего служебного лица или даже отставного именитого вельможи считают для себя превыше всего. У Григоровых Елпидифор Мартыныч лечил еще с деда их; нынешний же князь хоть и считал почтенного доктора почти за идиота, но терпел его единственно потому, что вовсе еще пока не заботился о том, у кого лечиться. Княгиня же ценила в Елпидифоре Мартыныче его привязанность к их семейству. Происходя из духовного звания и имея смолоду сильный бас, Елпидифор Мартыныч как-то необыкновенно громко и сильно откашливался и даже почему-то ужасно любил это делать.
- К-х-ха! - произнес он на всю комнату, беря князя за руку, чтобы пощупать у него пульс. - К-х-ха! - повторил он еще раз и до такой степени громко, что входившая было в кабинет собака князя, услыхав это, повернулась и ушла опять в задние комнаты, чтобы только не слышать подобных страшных вещей. - К-х-ха! - откашлянулся доктор в третий раз. - Ничего, так себе, маленькая лихорадочка, - говорил он басом и нахмуривая свои глупые, густые брови.
- Конечно, ничего, стоило посылать! - произнес князь досадливым голосом, между тем лицо у него было какое-то искаженное и измученное. Руку свою он почти насильно после того вырвал из руки Елпидифора Мартыныча.
- Все лучше посоветоваться! - отвечала кротко княгиня: вечером она видела, что муж откуда-то приехал очень мрачный, затворился в своем кабинете и притворился, что читает; но потом, ночью, она очень хорошо слышала, что князь не заснул ни на минуту и даже стонал несколько раз, как бы от чего-то душившего его. Испугавшись всего этого, она поутру, не сказав даже о том князю, послала за Елпидифором Мартынычем, который и прибыл сейчас же и вместе с княгиней вошел в кабинет к князю. Тот, увидев его и поняв в чем дело, в первую минуту взбесился было; однако удержался и принял только очень сердитый вид.
- Ничего-с! - повторил еще раз Елпидифор Мартыныч, усаживаясь в кресло и приготовляясь, как видно, побеседовать. - К-х-ха! - откашлянулся он затем с каким-то особенным наслаждением и отнесся уже с разговорами к княгине. Был я, сударыня, ваше сиятельство, у графа Виктора Сергеевича на обеде; кушали у него: владыко с викарием, генерал-губернатор со свитой, разные господа сенаторы...
- Что же это, он награду свою праздновал? - спросила княгиня.
- Непременно так-с, непременно! - подтвердил Елпидифор Мартыныч. Очень старик доволен; с коронации[10] еще он желая сей первенствующей ленты Российской империи и вдруг получил ее. Приятно каждому, - согласитесь!
- Да! - поспешила согласиться княгиня: она больше всего в эти минуты желала, чтобы как-нибудь прекратить подобный разговор, от которого, она очень хорошо видела и понимала, до какой степени князь внутри себя рвет и мечет; но Елпидифор Мартыныч не унимался.
- Я, когда награжден был сим крестом, - продолжал он, указывая с гордостью на своего Владимира: - приезжаю тогда благодарить генерал-губернатора, всплакал от полноты чувств, - ей-богу!
Князь уже более не вытерпел.
- Не о чем, видно, вам плакать-то о более порядочном! - произнес он.
- О более порядочном - а?.. Вольнодумец какой он!.. Вольнодумец он у вас, княгиня, а?.. - обратился Елпидифор Мартыныч к княгине.
- Ужасный! - отвечала та.
- А вы за ушко его за это, за ушко!.. И в бога ведь, чай, не верует?.. - шутил Елпидифор Мартыныч.
- Не знаю! - сказала княгиня с улыбкою.
- Вам, как медику, совестно, я думаю, об этом и спрашивать и беспокоиться, - проговорил насмешливо князь.
- А вот что медики-с, скажу я вам на это!.. - возразил Елпидифор Мартыныч. - У меня тоже вот в молодости-то бродили в голове разные фанаберии, а тут как в первую холеру в 30-м году сунули меня в госпиталь, смотришь, сегодня умерло двести человек, завтра триста, так уверуешь тут, будешь верить!
- Смерть, и особенно близких нам людей, лучше всего нас может научить этому, - подтвердила и княгиня.
- Да как же, помилуйте! - воскликнул Елпидифор Мартыныч. - Из земли взят, говорят, землей и будешь. А душа-то куда девается? Ее-то надобно девать куда-нибудь.
Князь на это только злобно усмехнулся.
- Нынче, сударыня, все отвергают, все! - продолжал Елпидифор Мартыныч, по-прежнему обращаясь к княгине. - Нынче вон, говорят, между молодыми людьми какие-то нигилисты [11] есть, и у нас в медицине все нигилисты, все отвергли; один только, изволите видеть, лапис[12] и опиум признали! Все в природе сотворено не на потребу человека, а ко вреду ему, и один только лапис и опиум исцеляют и врачуют его от всех болезней!
- Не от всех болезней, - возразил на это сердито князь, - a genius morborum[87] нашего времени таков, что эти средства, по преимуществу, помогают.
- Какой это genius morborum такой, желал бы я знать?.. Какой это он?.. - вспылил уже Елпидифор Мартыныч. - Господи помилуй! - продолжал он, разводя руками. - Всегда были лихорадки, чахотки, параличи, - всегда они и будут!.. - Новое нам надобно было что-нибудь выдумать - вот что-с! Приедет нынче доктор к больному и расписывает ему: 'У вас то-то и то-то; организм у вас такой-то, темперамент такой-то!' Батюшки мои! Целую лекцию прочтет ему из медицины, а тот и думает: 'Ай, какой мудрец-всезнайка!' А я, извините меня, за грех всегда считал это делать. Я никогда не скажу больному, что у него; должен это знать я, а не он: он в этом случае человек темный, его только можно напугать тем. Родных, конечно, предуведомлю, когда кто труден, чтобы успели распорядиться о духовной и причастить заблаговременно!.. К-х-ха!.. откашлянулся старик в заключение, но вместе с тем раздался и звонок снизу от швейцара.
Князь и княгиня переглянулись между собой.
- Кто может быть так рано? - проговорила последняя.
Князь тоже недоумевал.
- Дама какая-то идет! - сказал Елпидифор Мартыныч, обертываясь и оглядываясь в залу.
