- Марфуша, поди, отвори! - воскликнула она.
Марфуша побежала и отворила. Вошел князь, державший в обеих руках книги.
- Вот я вам все их привез, - говорил он, входя в гостиную к Елене.
- Ах, благодарю, тысячу раз благодарю! - говорила та как бы в самом деле радостным голосом и подсобляя князю уложить книги на одном из столиков. Освободившись окончательно от своей ноши, князь наконец уселся и принялся сквозь очки глядеть на Елену, которая села напротив него.
- Нам, я думаю, лучше всего начать с теории Дарвина[13], - произнес он.
- Это с его учения о происхождении видов? Я немножко знаю эту теорию, отвечала Елена.
- Да, но ее надобно серьезно изучить, - возразил князь.
- Разумеется! - подхватила Елена.
- Книжка эта довольно толстая... - продолжал князь и, не откладывая времени, встал и взял со стола одну из книг. - Я думаю, мы можем и начать! повторил он.
- Хорошо! - отвечала Елена.
Князь открыл книгу и хотел было приняться читать, но потом вдруг почему-то приостановился.
- Ваша maman? - спросил он какой-то скороговоркой Елену.
- Благодарю! Она у себя в комнате, - отвечала та.
- Там? - спросил князь, указывая глазами на дверь.
- Там!
- Здравствуйте Елизавета Петровна! - воскликнул князь.
- Здравствуйте! - отвечала госпожа Жиглинская, не поднимаясь с своего места: она ожидала, что князь непременно к ней войдет, но он не входил. Благодарю за салоп! - прибавила госпожа Жиглинская.
- О, что... Очень рад, - отвечал князь, немного сконфузясь.
Елена тоже при этом вся вспыхнула.
Князь затем замолчал и больше не стал говорить с Жиглинской-старухой: он находил, что совершенно достаточно с ней побеседовал. Насколько князю нравилась Елена, настолько противна была ему мать; своей массивной фигурой и нахальным видом госпожа Жиглинская внушала ему какое-то физиологическое отвращение к себе. Елена, с инстинктом и проницательностью умной девушки, чувствовала это и старалась мать свою не сводить с князем и не беспокоить его, так сказать, ею. Сама же госпожа Жиглинская, тоже замечавшая, что князь не совсем охотно с ней встречается и разговаривает, объясняла это совершенно иначе: она полагала, что князь, приволакиваясь за дочкой, просто ее притрухивает. 'Ах, какой он глупенький, глупенький!' - рассуждала она сама с собой по этому поводу.
Князь принялся, наконец, читать. Елена стала слушать его внимательно. Она все почти понимала и только в некоторых весьма немногих местах останавливала князя и просила его растолковать ей. Тот принимался, но по большей части путался, начинал говорить какие-то фразы, страшно при этом конфузился: не оставалось никакого сомнения, что он сам хорошенько не понимал того, что говорил.
- Черт знает как досадно не знать хорошенько естественных наук! воскликнул он как бы больше сам с собой.
- Да, немного мы знаем, очень немного!.. - произнесла протяжно Елена. Но вы, кажется, очень устали? - прибавила она, взглянув с участием на князя, у которого действительно от двухчасового чтения и от умственного при этом напряжения пот градом выступал на лбу.
- Есть отчасти... - отвечал ей тот с улыбкою.
- Ну, так бросимте; будет на сегодня! - разрешила ему Елена.
- Будет, так будет! - согласился с удовольствием князь.
Ему самому давно, кажется, гораздо более хотелось смотреть на Елену, чем в книгу.
- Знаете что? - начала она потом, прищуривая немного свои черные глаза, и с этим выражением лица была очень хороша собою. - Я непременно хочу у вас спросить об одной вещи: что, княгиня сердится на меня, что ли, за что-нибудь?
- Княгиня? - переспросил князь несколько с притворным удивлением.
- Да. Она давеча не сказала со мной двух слов, - отвечала Елена.
- Но вы так мало были у нас, что она, я думаю, просто не успела этого сделать, - возразил князь.
Елена сомнительно покачала головой.
- Вряд ли это так, - сказала она, - потому что, кроме молчания, княгиня имела такой сердитый и недовольный вид.
- Ей, может быть, нездоровилось! - объяснил князь.
- Но доктор, однако, был у вас, а не у княгини, - возразила Елена.
- А черт его знает, у кого он был! - сказал с сердцем князь, и вообще, как видно было, весь этот разговор начинал ему становиться скучным и неприятным.
- Но дело не в том-с. Перехожу теперь к главному, - продолжала Елена, мы обыкновенно наши письма, наши разговоры чаще всего начинаем с того, что нас радует или сердит, - словом, с того, что в нас в известный момент сильней другого живет, - согласны вы с этим?
- Согласен, - отвечал князь.
- Ну-с, а почему же вы последнее ваше письмо, - письмо, как видно, очень искреннее, - прямо начинаете с того, что стали мне описывать, до какой степени вас возмущает и вам ненавистен чиновничий Петербург?.. Вы как будто бы тут в чем-то спешите оправдаться передо мной.
- Я?.. Перед вами?.. - спросил князь с искренним удивлением.
- Да... Значит, этот мир еще волнует и беспокоит вас.
- Господи помилуй! - воскликнул князь. - Меня можно укорить в тысяче мелочностей, но никак уж не в этом. Этот мир никогда меня ничем не волновал и не привлекал.
- Напрасно, совершенно напрасно так думаете! - подхватила Елена. - И в этом случае вы, по-моему, мало себя знаете.
Князь уставил на Елену удивленный и вопросительный взгляд.
- Поверьте вы мне-с, - продолжала она милым, но в то же время несколько наставническим тоном, - я знаю по собственному опыту, что единственное счастье человека на земле - это труд и трудиться; а вы, князь, извините меня, ничего не делаете...
При этом замечании князь вспыхнул.
- Как тут быть! - произнес он, нахмуривая брови. - Найти себе занятие и специальность какую-нибудь вовсе дело не легкое... Это выпадает только на долю счастливцев.
- Вам нечего и выдумывать себе никакой особенной специальности, а берите такую, какая она есть в обществе. Вы человек умный, способный: поезжайте в Петербург, в который вы и без того беспрестанно ездите, и поступайте там на службу.
Когда Елена говорила последние слова, то в ее глазах, в складе губ и даже в раздувшихся красивых ноздрях промелькнула какая-то злая ирония. Князь это подметил и был крайне этим поражен: он никак не ожидал услышать от Елены подобного совета.
- Нет-с, я служить не могу! - произнес он глубоко оскорбленным голосом.
- Вы не попробовали этого, уверяю вас, а испытайте, может быть, и понравится, тем более, что княгине давно хочется переехать в Петербург: она там родилась, там все ее родные: Москву она почти ненавидит.
- Княгиня может ненавидеть Москву, но я все-таки не поеду отсюда по одному тому, что в Москве вы живете, - заключил князь, произнеся последние слова несколько тише, чем прочие.
Елена при этом побледнела. Князь в первый еще раз так прямо сказал ей о чувстве своем. Она сама его горячо любила. Принадлежать человеку в браке или без брака для Елены, по ее убеждениям, было решительно все равно; только в браке, как говорили ей, бывают эти отношения несколько попрочнее. Но если уж ей суждено, чтобы человек любил ее постоянно, так и без брака будет любить; а если не сумеет она этого сделать, так и в браке разлюбит. В отношении детей - то же: хороший человек и незаконных детей воспитает, а от дрянного и законным никакой пользы не будет. Но тут ее останавливали и смущали несколько совершенно иные соображения: во-первых, Елена очень хорошо понимала, что она наносит тут
