каррарского мрамора[51] камин, а на противоположной ему стене были расставлены на малиновой бархатной доске, идущей от пола до потолка, японские и севрские блюда; мебель была средневековая, тяжелая, глубокая, с мягкими подушками; посредине небольшого, накрытого на несколько приборов, стола красовалось серебряное плато, изображающее, должно быть, одного из мифических князей Григоровых, убивающего татарина; по бокам этого плато возвышались два чуть ли не золотые канделябра с целым десятком свечей; кроме этого столовую освещали огромная люстра и несколько бра по стенам. Человек шесть княжеских лакеев, одетых в черные фраки и белые галстуки, стояли в разных местах комнаты, и над всеми ими надзирал почтенной наружности метрдотель. Устраивая такого рода роскошный обед, князь просто, кажется, дурачился, чтобы заглушить волновавшую внутри его досаду. Когда все, наконец, уселись за столом и Елена стала разливать горячее, то с удивлением посмотрела в миску.
- Что это такое за суп? - проговорила она.
- Разливайте уж! - сказал ей на это князь.
Елена налила первую тарелку и подала ее, разумеется, Анне Юрьевне. Та попробовала и с удовольствием взглянула на князя.
- Это черепаший суп? - спросила она его.
- Черепаший! - подтвердил ее предположение князь.
- И тем хорош, что он по-французски сварен, а не по-английски: не так густ и слизист. Очень хорошо!.. Божественно!.. - говорила Анна Юрьевна, почти с жадностью глотая ложку за ложкой.
- Недурно-с... недурно!.. - повторял за ней князь, начиная есть.
Николя тоже жадно ел, но больше потому, что он все на свете жадно ел.
Елена и барон попробовали суп и не стали его есть.
- А вы как находите это блюдо? - спросил князь Жуквича, очень исправно съевшего свою порцию.
- Превосходнейшее! - отвечал тот, склоняясь перед ним.
- А не напоминает ли он вам нашего последнего с вами обеда в Лондоне? сказал князь.
Жуквич при этом как-то невесело улыбнулся.
- Я бы желал лучше совсем забыть этот обед! - проговорил он.
- Какой это обед? - полюбопытствовала Анна Юрьевна, пришедшая в совершенно блаженное состояние от скушанного супу.
- Господин Жуквич знает, какой... - ответил князь.
За супом следовали превосходные бараньи котлеты, обложенные трюфелями, так что Анна Юрьевна почти в раж пришла.
- Ou prenez vous ces delicatesses![157] - воскликнула она. Здесь на вес золота нельзя добыть хоть сколько-нибудь сносной баранины.
- А я добыл!.. - произнес с лукавством князь.
- Я только в Париже такие котлеты и едала, только в одном Париже! обратилась Анна Юрьевна уже к Жуквичу.
- В Брюсселе еще есть первоклассная баранина! - заметил ей тот с почтением.
- Oui!.. C'est vrai!..[158] Да! - согласилась с ним Анна Юрьевна, благосклонно улыбаясь при этом Жуквичу.
- Вином, кузина, тоже прошу не брезговать: бургондское у меня недурное! - отнесся князь к Анне Юрьевне, наливая ей целый стакан.
Она попробовала сначала, а потом и выпила весь стакан.
- Лучше моего - знаешь?.. Гораздо лучше!.. Налей мне еще! - говорила Анна Юрьевна.
Князь налил ей еще стакан.
Барон при этом взмахнул глазами на Анну Юрьевну и сейчас их потом снова опустил в тарелку.
Князь между тем стал угощать Жуквича.
- Что вы не пьете! - сказал он, наливая ему стакан.
- О, благодарю вас! - произнес тот как бы с чувством живейшей благодарности.
Николя Оглоблин, совершенно забытый хозяином, сначала попробовал было любезничать с Еленой.
- Скажите, вы гуляете по утрам на Кузнецком? - спросил он ее.
- Нет, не гуляю! - отвечала она ему сухо.
- Гулять для здоровья даже нужно, - продолжал молодой человек.
- Зачем же я пойду для этого на Кузнецкий?.. Я вот тут ближе могу гулять, на бульваре.
- На Кузнецком более приятные впечатления для дам!.. Модные вещи... модные наряды - все это ласкает глаза!
- Но не настолько, чтоб идти за такую даль, - проговорила Елена.
- Да, виноват! - воскликнул вдруг Николя (он вспомнил, что Елена была нигилистка, а потому непременно должна была быть замарашкой и нарядов не любить). - Может быть, вы наряды не цените и презираете? - произнес он с некоторым даже глубокомыслием.
- Напротив, я очень люблю наряды! - отвечала Елена.
Николя при этом осмотрел весь ее туалет и увидел, что она была прекрасно одета.
- Вас не поймешь, ей-богу! - сказал он, как бы за что-то уже и обидевшись.
- Что такое во мне непонятного? - возразила ему, смеясь, Елена.
- Так, много непонятного! - продолжал Николя тем же недовольным тоном.
Он очень хорошо понимал, что ему с такой умной и ученой госпожой не сговорить, а потому замолчал и, для развлечения себя, принялся пить вино; но так как знаменитого бургондского около него не было, то Николя начал продовольствовать себя добрым портвейном и таким образом к концу обеда нализался порядочно. Слыхав от кого-то, что англичане всегда греются у каминов после обеда, он, когда тут же в столовой уселись пить кофе, не преминул стать к камину задом и весьма нецеремонно раздвинул фалды у своей визитки. В противоположность ему, Жуквич вел себя в высшей степени скромно и прилично; поместившись на одном из кресел, он первоначально довольно односложно отвечал на расспросы Анны Юрьевны, с которыми она относилась к нему, а потом, разговорившись, завел, между прочим, речь об Ирландии, рассказал всю печальную зависимость этой страны от Англии[52] , все ее патриотические попытки к самостоятельности, рассказал подробно историю фениев[53], трагическую участь некоторых из них, так что Анна Юрьевна даже прослезилась. Елена слушала его с серьёзным и чрезвычайно внимательным выражением в лице; даже барон уставил пристальный взгляд на Жуквича, и только князь слушал его с какой-то недоверчивой полуулыбкой, потом Николя Оглоблин, который взирал на Жуквича почти с презрением и ожидал только случая оспорить его, уничтожить, втоптать в грязь. Князь заметил это и явно с умыслом постарался открыть ему для этого свободное поприще.
- Вы, monsieur Жуквич, так прекрасно рассказываете об Европе и о заграничной жизни вообще, - начал он, - но вот рекомендую вам господина Оглоблина, у которого тоже будет со временем тысяч полтораста годового доходу...
- Ну, нет, меньше! - перебил его Николя с скромным самодовольством.
- Нет, не меньше! - возразил ему князь. - И, вообразите, он ни разу еще не был за границей и говорит, что это дорого для него!
Николя при этом страшно покраснел, он не ездил за границу чисто по страху, - из сознания, что, по его глупости, там, пожалуй, как-нибудь его совсем оберут.
- Я вовсе не потому не еду за границу, вовсе не потому! - принялся он отшлепывать своим язычищем.
- А почему же? - спросил его князь, заранее почти знавший его ответ.
- А потому-с, что я русский человек! - отвечал Николя. - Я не хочу русских денег мотать за границею!
- Но для этого ж так немного надобно денег, что это, конечно, никакого убытка не может сделать России, - осмелился ему заметить Жуквич.
Николя яростно остервенился на него за это.
