- Да, знаю ж! - воскликнул Жуквич. - И как землячку, прошу вас не оставить меня вашим вниманием! - прибавил он с улыбкою и протягивая Елене руку.
- В чем только могу! - проговорила она, подавая ему взаимно свою руку и отвечая на довольно крепкое пожатие Жуквича таким же крепким пожатием.
- Но я прошу вас, панна Жиглинская, об одном! - присовокупил он затем каким-то почти встревоженным голосом. - Все ж, о чем я вам говорил теперь, вы сохраните в тайне...
- Разумеется, сохраню в тайне! - подхватила она.
- В тайне ж от всех, даже от князя! - говорил Жуквич тем же встревоженным голосом.
- И от князя? - переспросила Елена.
- Да... Я князя давно знаю. Он не любит ж поляков очень, а я ж сосланный!.. На меня достаточно глазом указать, чтоб я был повешен... расстрелян...
- Извольте, я и князю не скажу!.. - отвечала Елена, припоминая, что князь, в самом деле, не очень прилюбливал поляков, и по поводу этого она нередко с ним спорила. - Но надеюсь, однако, что вы будете бывать у нас.
- Если вы мне позволите то! - отвечал Жуквич, уже вставая и приготовляясь уйти.
- Я даже буду просить вас о том! - подхватила Елена. - Приходите, пожалуйста, без церемонии, обедать, на целый день. Послезавтра, например, можете прийти?
- Могу.
- Ну, так и приходите! - заключила Елена.
При окончательном прощании Жуквич снова протянул ей руку. Она тоже подала ему свою, и он вдруг поцеловал ее руку, так что Елену немного даже это смутило. Когда гость, наконец, совсем уехал, она отправилась в кабинет к князю, которого застала одного и читающим внимательно какую-то книгу. Елпидифор Мартыныч, не осмеливавшийся более начинать разговора с князем об Елизавете Петровне, только что перед тем оставил его.
- А у меня все сидел этот Жуквич, который привез мне письмо от Миклакова! - сказала Елена.
- Что такое тебе пишет Миклаков? - спросил ее князь, не оставляя своего чтения.
- Ничего особенного! - отвечала Елена и села на кресло, занимаемое до того Елпидифором Мартынычем. - Я позвала Жуквича послезавтра обедать к нам!.. - присовокупила она.
- Зачем? - спросил как бы с некоторым недоумением и даже неудовольствием князь.
- Затем, что он здесь заезжий человек... никого не знает.
Князь на это промолчал, и Елена, по выражению его лица, очень хорошо видела, что у него был на уме какой-то гвоздик против Жуквича.
- Ты знал его за границей? - спросила она.
- Знал!.. - отвечал протяжно князь.
- Что же, по-твоему, он за человек?
- Черт его знает, что за человек!.. Что поляк - это я знаю! - произнес князь, продолжая свое чтение.
- Но что тут дурного, что он поляк? - возразила ему насмешливо Елена.
Князь ей на это ничего не сказал и, как будто бы даже не расслышав ее слов, принялся что-то такое выписывать из читаемой им книги.
Елене, наконец, сделалось досадно это полувнимание к ней князя.
- Что ты тут такое делаешь? - начала она приставать к нему.
Елена еще и прежде спрашивала об этом князя, но он все как-то отмалчивался.
- Так себе, ничего! - сказал было он ей и на этот раз; но Елена этим не удовольствовалась.
- Вовсе не так, а непременно делаешь что-то такое большое!.. Отчего ты не хочешь сказать мне?
- Оттого, что нельзя говорить о том, что у самого еще смутно в голове.
- Это ничего не значит; ты мне должен сказать, и ты вовсе не потому не говоришь, - вовсе не потому!
- Почему же?
- Да потому, что я знаю почему; во-первых, я вижу по книгам, ты что-то такое по русской истории затеваешь - так?.. Да?
- Может быть, и по русской истории.
- Но что из нее можно написать?.. Все уж, кажется, написано!
- Нет, много еще не написано.
- А именно?
- А именно, например, - начал князь, закидывая назад свою голову, сколько мне помнится, ни одним историком нашим не прослежены те вольности удельные, которые потом постоянно просыпались и высказывались в московский период и даже в петербургский.
Елена рассмеялась громким смехом.
- Вольности еще какие-то нашел! - произнесла она.
Князь при этом покраснел несколько в лице.
- Никаких я вольностей, признаюсь, у русского народа не вижу, продолжала Елена.
- Ты не видишь, а я их вижу! - сказал князь.
- Но где, скажи, докажи? - воскликнула Елена.
- Вольности я вижу во всех попытках Новгорода и Пскова против Грозного!.. - заговорил князь с ударением. - Вольности проснувшиеся вижу в период всего междуцарствия!.. Вольности в расколе против московского православия!.. Вольности в бунтах стрельцов!.. Вольности в образовании всех наших украйн!..
- Какой же результат всех этих вольностей?.. Петербург?.. - возразила ему Елена.
- Я говорю не о результатах, а о том, что есть же в русском народе настоящая, живая сила.
- Тебя за эту статью, если ты только напечатаешь ее, так раскатают, так раскатают, как ты и не воображаешь! - произнесла Елена.
- Но за что же?.. Я могу дурно выполнить, дурно написать - это другое дело; но не за самую мысль.
- Нет, за самую мысль, потому что в ней ложь и натяжка есть.
- По-твоему - натяжка, а по-моему, как говорит мое внутреннее чувство, она есть величайшая истина.
- Чувство ему говорит!.. История - не роман сентиментальный, который под влиянием чувства можно писать.
- Нет, именно нашу историю под влиянием чувства надобно было бы написать, - чувства чисто- народного, демократического, и которого совершенно не было ни у одного из наших историков, а потому они и не сумели в маленьких явлениях подметить самой живучей силы народа нашего.
- Никакой такой силы не существует! - произнесла Елена. - Ведь это странное дело - навязывать народу свободолюбие, когда в нем и намека нет на то. Я вон на днях еще как-то ехала на извозчике и разговаривала с ним. Он горьким образом оплакивает крепостное право, потому что теперь некому посечь его и поучить после того, как он пьян бывает!
- Мало ли что тебе наболтает один какой-нибудь дуралей; нельзя по нем судить о целом народе! - возразил князь.
- Нет, это не он один, а и более высшие сословия. Ты посмотри когда-нибудь по большим праздникам, какая толпа рвется к подъездам разных начальствующих лиц... Рабство и холопство - это скрывать нечего - составляют главную черту, или, как другие говорят, главную мудрость русского народа.
- Господин Жуквич, что ли, успел натолковать тебе это?.. И поляков, вероятно, перевознес до небес? - проговорил князь.
- Нет, я еще до господина Жуквича знала это очень хорошо, и уж, конечно, поляки всегда были и будут свободолюбивее русских! - воскликнула Елена. - Когда еще в целой Европе все трепетало перед королевской властью, а у нас уж король был выборный. На сейме[50] воскликнет кто: 'не позволям!' и кончено: тормоз всякому произволу.
- До многого и докричались вы!..
