Ваал

убытки.

Мирович. Что ж делать, я и заплачу ему их, если меня присудят к тому. Все это, конечно, вы очень остроумно придумали, но не приняли в расчет одного: что я вас видал у господина Бургмейера и даже знаю, что вы один из приказчиков его.

Руфин (нимало не конфузясь). А я был приказчиком у господина Бургмейера, но я отошел от него... Я имею свои подряды... Я купец первой гильдии.

Мирович. Со вчерашнего числа только, а потому вы не купец первой гильдии, а вы подкупное, подставленное лицо - вот вы кто такой!.. (Обращаясь к Бургмейеру.) Александр Григорьич, как вам самим не скучно разыгрывать все эти комедии? Вы мало что лично бог знает сколько раз со мной объяснялись, но вы еще напускаете на меня разных ваших благородных сподвижников, которые меня, как дурака какого-нибудь, хотят в глазах провести.

Бургмейер (с потупленной головой). Я так, Вячеслав Михайлыч, растерян, что не знаю и сам, что делаю и что вокруг меня делается. Они, конечно, желали, чтобы хоть сколько-нибудь помочь мне, и я прошу у вас той лишь милости: позволить мне с вами говорить не как уже подрядчику, желающему вас обмануть, а как человеку, сокрушенному под гнетом своих обстоятельств.

Мирович. Что вам говорить, я не знаю! Говорите, если вам необходимо это... (Становится опять к одному из своих кресел и опирается на спинку его рукою.)

Руфин (покорно обращая свой взгляд на Бургмейера). А я, господин, не нужен больше?

Бургмейер (окончательно сконфуженный этим вопросом). Нет!

Руфин смиренно кладет под мышку свою фуражку и уходит медленною жидовскою походкой, как бы изображая всей своей фигурой: 'Нет, не все еще испробовано; можно было еще попытаться!'

Мирович (при этом смеется, глядя на публику, и затем обращается к Бургмейеру). Я слушаю вас.

Бургмейер (разбитым и прерывающимся голосом). Подряд мой, Вячеслав Михайлыч, сам признаюсь вам в том, совершенно не выполнен и мало что должен быть исправлен: его надобно весь сломать и заново сделать.

Мирович (почти надменно). Зачем же вы его делали таким?

Бургмейер. Не для барышей, Вячеслав Михайлыч, видит бог, не для барышей, а потому только, что прошлым летом я потерял миллион моего состояния на американских бумагах.

Мирович. Все это, конечно, очень жаль; но как же тут быть?

Бургмейер. Быть тут очень бы просто было! При моих оборотах миллион этот для меня ничего не значит. На днях же мне должна быть выдана концессия на дело, которое даст мне такой же миллион, и я бы с этими деньгами не только что исправил и переделал мой подряд, но я бы сделал его образцом архитектурного и инженерного дела.

Мирович (насмешливо). Когда подряд ваш будет образцом архитектурного и инженерного дела, тогда я и назову его так, а теперь пишу, каков он есть.

Бургмейер. Но ведь мне, поймите вы это, добрейший и благороднейший человек, могут выдать концессию, пока я еще не заявлен несостоятельным подрядчиком, и я в этом случае уж прошу вас не за себя, а за моих несчастных акционеров: людей недостаточных, у которых в этих акциях весь кусок хлеба.

Мирович. Все это, опять я вам повторяю, мне очень грустно и тяжело; но при всем этом публично и нагло я ни для кого и ни для чего в мире лгать не стану.

Бургмейер. Ну, послушайте, вот еще другая комбинация: вчера я получил телеграмму... (Вынимает из бумажника дрожащими руками телеграмму и показывает ее Мировичу.) В ней, вы видите, пишут, что мне могут выдать концессию до сдачи этого подряда моего, а потому возьмите вы назад ваше заявление... Скажитесь больным... Пока на ваше место будут назначать другого, время протянется... Одного только промедления прошу у вас, Вячеслав Михайлыч! У меня пять тысяч рабочих собрано и стоят наготове; как только я получу разрешение на новое мое предприятие, я всех их двину на мой теперешний подряд... Потом вы хоть опять вступайте в комиссию, хоть присылайте, сколько угодно, других еще комиссий, я не буду бояться за дело мое, потому что, клянусь вам всем святым для человека, оно будет исполнено в десять раз лучше того, чем я обязался его сделать... Мне мое торговое имя, Вячеслав Михайлыч, важнее всего.

Мирович. Нисколько не сомневаюсь в том, Александр Григорьич, но и того не могу для вас сделать. Я начал действовать в этом деле и должен продолжать это. Вот сейчас ваш техник сказал мне, что я, вероятно, имею побочные причины находить все дурным, и вдруг я найду или все хорошим, или благоразумно устраню себя!.. Тогда прямо скажут, что причины эти удалены каким-нибудь нечестным образом.

Бургмейер. Этого техника, дурака и болвана, я удалю, если хотите, за границу; я его десять, двадцать лет оттуда не выпущу.

Мирович. Но это не один ваш техник скажет, а в умах всего общества так это скажется и отразится... Я же, Александр Григорьич, только еще вступаю в жизнь, и мне странно было бы на первых шагах сделать одну из величайших подлостей.

Бургмейер. Общество ничего и знать не будет! Каким образом и почему общество узнает: худо ли, хорошо ли я исполнил мой подряд, почему и зачем вы отстранились от приема? Но если бы даже оно и узнало, так должно еще выше вас оценить и поблагодарить, потому что вы этим мало что спасете меня и состояние тысячи людей, вверивших мне свои капитальцы, но вы спасете самое предприятие! Вы, Вячеслав Михайлыч, молоды еще и не знаете, как эти дела делаются. Ну, вы мне повредите, у меня отнимут это дело... передадут другому лицу... Тот, разумеется, наблюдая свои выгоды, позачинит кое-что, позакрепит, позакрасит!.. Положим, вы и у него не примете, сдадите третьему лицу... Тот точно так же сделает... Наконец, вы примете же когда-нибудь, а дело будет все-таки не в должном виде, и только я один... я, согрешивший в нем и готовый принесть настоящую искупительную жертву, исправлю его совершенно! Во имя всего этого я на коленях осмеливаюсь умолять вас быть милостивым... (Хочет стать на колени.)

Мирович (не допуская его это сделать). Александр Григорьич, пожалуйста, перестаньте! Эти сцены, ей-богу, ни к чему не поведут!.. (Взглянув в окно.) Боже мой! Клеопатра Сергеевна приехала!

Бургмейер. Жена!.. Все кончено теперь!.. (Быстро уходит, совершенно потерявшись.)

Мирович (в сторону и тоже сильно смущенный). Неужели и с этой стороны будет еще нападение на меня!

ЯВЛЕНИЕ VI

Клеопатра Сергеевна (входя и каким-то почти полупомешанным голосом). Я уже не велела вам сказывать об себе, Мирович, и вошла... примите меня и не выгоняйте!.. Дайте мне стул!.. Я очень устала.

Мирович подает ей кресло.

Клеопатра Сергеевна (сев). Муж мой здесь или ушел?

Мирович. Ушел вдруг, не знаю почему-то!

Клеопатра Сергеевна. Он хорошо это и сделал! Сядьте и сами около меня, Мирович!

Мирович пододвигает стул и садится около нее.

Клеопатра Сергеевна (кладя свою руку на его руку). Скажите, правду ли вы говорили, что вы меня любите?

Мирович. Божество мое, неужели вы думаете, что я мог бы вас обманывать!.. (Склоняет свою голову на руку Клеопатры Сергеевны и целует ее.)

Клеопатра Сергеевна. Я вам верю, Мирович, и сама вам признаюсь, что я вас люблю. Но я хочу вам рассказать прежде про себя: я горда очень, Мирович, страшно горда и самолюбива!.. Может быть, меня бог за это и наказывает!.. Господин Бургмейер этот еще издавна благодетельствовал нашей семье; он выкупал отца из ямы; содержал потом мою бедную больную мать; меня даже воспитывал на свой счет!.. Мне беспрестанно говорили, что он спаситель наш и что я должна за него выйти замуж. Он мне очень не нравился, но я не хотела ему оставаться обязанной за себя и за семью мою и решилась собою заплатить ему за все это!.. После того я стала привыкать к нему... Мне казалось, что он-то уж очень меня любит: каждое слово мое, каждое маленькое желание мое были законом для него! Я капризничала над ним часто, он все это переносил; когда я делалась больна, он совершенно терялся. Мне думалось, что если я полюблю кого-нибудь другого, то это для Бургмейера будет ужаснее потери чести, состояния, самой жизни даже! В