- А именно, что благочинный тут наш, очень злобствуя на меня, при объезде владыки отметил меня, что поведеньем я слаб и катехизиса пространного не знаю; ну, тот меня и назначил под начал в Тотский монастырь; я, делать нечего, покорился, прибыл туда и ради скуки великой стал там делать монахам тавлинки с разными этакими изображениями! Монах, например, яйцо печет на свечке, а черт у него учится[73]; вырежу все это из бересты и фольги под это подложу... ну, и все это таким манером шло, пока денежки у меня были... Нынче вот я отстал, мне ничего водки не пить, а прежде дня без того не мог прожить, - вышла у меня вся эта пекуния[74], что матушка-дьяконица со мной отпустила, беда: хоть топись, не на что выпить!.. Стал просить у монахов взаймы, - не дают, да и нет, пожалуй, ни у кого!.. Раза два, матерь божья, на сеновале места присматривал, чтобы удавиться, а тут, прах дери, на мельницу меня еще с мешками вздумали послать, и жил тоже в монастыре мужичонко один, - по решению присутственного места. 'Что ты, говорит, - жалуешься все, что выпить тебе не на что; свали мешок в кабак, целовальник сколько за него даст тебе водки!' Я, однако же, на первых-то порах только обругал его за это. 'Что это, я говорю, ты мне предлагаешь, бестия ты этакая!' - и, на мельницу ехавши, проехал мимо кабака благополучно, а еду назад - смерть: доподлинно, что уж дьявол мною овладел, - в глазах помутилось, потемнело, ничего не помню, соскочил с телеги своей, схватил с задней лошади мешок - и прямо в кабак... 'На, брат, друг сердечный, - говорю целовальнику, - прими!' Он это смекнул сейчас, подхватил у меня мешок, дал мне черта этого винища стакан-другой-третий лакнуть. 'Приходи, говорит, ужо вечером: настоящий расчет сделаем, а то, говорит, теперь заметят!' Я тоже вижу, что так складней будет сделать, выбежал, догнал свою лошадь, приехал в монастырь, стал мешки сдавать, - не досчитываются одного мешка. 'Должно быть, говорю, украл кто-нибудь; я, ехавши, виноват, заснул!' Говорю это, а самого дрожь бьет, зуб с зубом от страха не сходятся, и стыдно-то, и горько-то, и страшно. Хотелось было сейчас же тут покаяться, но язык прилип к гортани, и это бы дело, однако, так и кануло в воду! Казначей-то уж очень и не разыскивал: посмотрел мне только в лицо и словно пронзил меня своим взглядом; лучше бы, кажись, убил меня на месте; сам уж не помню я, как дождался вечера и пошел к целовальнику за расчетом, и не то что мне самому больно хотелось выпить, да этот мужичонко все приставал: 'Поднеси да поднеси винца, а не то скажу - куда ты мешок-то девал!'. Только целовальник мне вдруг говорит: 'Я-ста, говорит, и не бирал никакого мешка!' Такая меня злость взяла: чувствую, что сам-то я какое воровство и мошенничество сделал, и вижу, что против меня то же делают, и начал я этого целовальника утюжить, и как я его не убил - не знаю... Бил... бил, оба в крови мы стали; он, наконец, караул начал кричать; прибежал народ, связали нас обоих... Я в азарте кричу: 'Вот, говорю, я мешок монастырский украл, отдал ему, а он отпирается!..' Дело, значит, повели уголовное: так, выходит, я церковный; ну и наши там следователи уписали было меня порядочно, да настоятель, по счастью моему, в те поры был в монастыре, - старец добрый и кроткий, призывает меня к себе. 'Для чего это ты, дьякон, сделал так, мешок, говорит, похитил?..' Я сплакал даже на это: 'Неужели, говорю, ваше преподобие, я украл это!.. Десять мешков я сейчас отдам за это монастырю; коли, говорю, своих не найду, так прихожане за меня сложатся; а сделал это потому, что не вытерпел, вина захотелось!' - 'Отчего ж, говорит, ты не пришел и не сказал мне: я бы тебе дал немного, потому - знаю, что болезнь этакая с человеком бывает!..' - 'Не посмел, говорю, ваше преподобие!' Однакоже он написал владыке собственноручное письмо, товарищи они были по академии. 'Взгляните, говорит, на это не как судья строгий, а как Христос милостивый!' Владыко и пишет резолюцию: 'Дело об мешке закончить, а дьякона расстричь и исключить из духовного звания!'
- Однако не совсем же помиловали! - заметил Вихров.
- Ну, да уж это бог с ними; спасибо, что на каторгу не ушел! - отвечал Добров.
X
ДАЛЬНЕЙШИЕ РАССКАЗЫ ДОБРОВА
Через неделю после того Добров, одетый в новый сюртук, чистое белье и новые сапоги, сидел уже и переписывал Вихрову его сочинение, и только в некоторых местах он усмехался слегка и поматывал головой.
- Чему вы это, Гаврило Емельяныч? - спрашивал его Вихров.
- Штука у вас тут какая славная написана, - отвечал тот.
В час они садились обедать; а после обеда Вихров обыкновенно разлегался в кабинете на диване, а Добров усаживался около него в креслах. Заметив, что Добров, как все остановившиеся пьяницы, очень любит чай, Павел велел ему подавать после обеда, - и Гаврило Емельяныч этого чаю выпивал вприкуску чашек по десяти и при этом беспрестанно вел разные россказни.
Присмотревшись хорошенько к Доброву, Вихров увидел, что тот был один из весьма многочисленного разряда людей в России, про которых можно сказать, что не пей только человек - золото бы был: честный, заботливый, трудолюбивый, Добров в то же время был очень умен и наблюдателен, так у него ничего не могло с глазу свернуться. Вихров стал его слушать, как мудреца какого-нибудь.
- Вот я сегодня у вас тут переписывал, что предводитель ничего с дворянами не может сделать, - это ведь и правда, пожалуй, - заговорил Добров в одну из послеобеденных бесед.
- Правда? - переспросил Вихров.
- Правда! - подтвердил Добров. - Нынче вот они еще маленько посмирнее стали, а прежде такие озорники были, что боже упаси: на моей уж памяти один баринок какую у нас с священником штуку сыграл, - чудо!
Вихров навострил уши, заранее предчувствуя, что Добров непременно расскажет что-нибудь интересное.
- Какую же? - спросил он голосом, замирающим от любопытства.
- Да священник-то, изволите видеть, был маненько любостяжателен; всего ему по приходу давай: и денег, и печеного хлеба, и нови всякой. Телятами живыми за всенощную в селеньях бирал. Ей-богу! Едем назад, а теленок у нас в телеге привязанным лежит; а другой раз и вырвется да бежать от нас, а мы, причетники, за ним... Только этот самый барин... отчаянный этакой был, кутила, насмешник, говорит священнику: 'Вы, батюшка, говорит, крестьян моих не забижайте много, а не то я сам с вами шутку сшучу!' - 'Да где я их обижаю, да чем их обижаю!' - оправдывается, знаете, священник, а промеж тем в приходе действует по-прежнему. Барин наш терпел, терпел, - и только раз, когда к нему собралась великая компания гостей, ездили все они медведя поднимать, подняли его, убили, на радости, без сумнения, порядком выпили; наконец, после всего того, гости разъехались, остался один хозяин дома, и скучно ему: разговоров иметь не с кем, да и голова с похмелья болит; только вдруг докладывают, что священник этот самый пришел там за каким-то дельцем маленьким... 'Просите сюда!' Входит батюшка в кабинет к барину... Тот прямо ему кидается на шею: 'Ах, друг сердечный, как ладно и хорошо, что ты пришел ко мне, я в великом несчастье!' - 'Что такое?' - спрашивает священник. 'Да вот, говорит, что: вчерашний день мы все пьяные ездили на охоту верхами, и один, говорит, у меня охотник с лошади свалился, прямо виском на пенек, и убился. Теперь мне, того гляди, не поверят, что он сам собой убился, так как в этом случае в лесу я с ним один был, а земская полиция на меня уж давно сердита, - пожалуй, и в острог меня посадят. Сделай милость, говорит, чтобы не было большой огласки, похорони ты у меня этого покойника без удостоверения полиции, а я, говорит, тебе за это тысячу рублей дам!' И с этими словами, знаете, вынимает деньги, подает священнику. Корысть тем овладела, как и пьянство же вон мною в монастыре; задрожал даже, увидев денежки-то. 'Да правда ли, говорит, сударь... - называет там его по имени, что вы его не убили, а сам он убился?' - 'Да, говорит, друг любезный, потяну ли я тебя в этакую уголовщину; только и всего, говорит, что боюсь прижимки от полиции; но, чтобы тоже, говорит, у вас и в селе-то между причетниками большой болтовни не было, я, говорит, велю к тебе в дом принести покойника, а ты, говорит, поутру его вынесешь в церковь пораньше, отслужишь обедню и похоронишь!' Понравилось это мнение священнику: деньгами-то с дьячками ему не хотелось, знаете, делиться. 'Вынесу, думает, с работником гроб в церковь, обедню с пономарьком, - простенькой такой у него пономаренко был, - отслужу и похороню'. Условились они таким манером... В самую полночь к попу в воротцы - стук, стук! Выходит он... Гроб привезли, оказывается, с покойником... Велел он к себе в светелку этот гроб поставить. Уехали эти самые возчики обратно. Лег поп с попадьей своей на постельку. Не спится им, однако. 'Батюшка, - говорит попадья, - и свечки-то у покойника не горит; позволено ли по требнику
