временам пели: 'Богородицу', 'Отче наш', 'Помилуй мя боже!'. Словом, вся эта служба производила впечатление, что как будто бы она была точно такая же, как и наша, и только дьякона, священника и алтаря, со всем, что там делается, не было, - как будто бы алтарь отрублен был и отвалился; все это показалось Вихрову далеко не лишенным значения.
В конце всенощной обычной песни: 'Взбранной Воеводе' не пели.
- Отчего же не пели 'Взбранной Воеводе'? - спросил он невольно голову.
Тот при этом немного сконфузился.
- Это молитва новая, ее не поют у нас, - отвечал он.
X
ЛОМКА МОЛЕННОЙ
Было раннее, ясное, майское утро. Вихров, не спавший всю ночь, вышел и сел на крылечко приказа. С судоходной реки, на которой стояла Учня, веяло холодноватою свежестью. Почти в каждом доме из чернеющихся ворот выходили по три и по четыре коровы, и коровы такие толстые, с лоснящеюся шерстью и с огромными вымями. Проехали потом верхом два - три мужика, и лошади под ними были тоже толстые и лоснящиеся; словом, крестьянское довольство являлось всюду. Несколько старушек, в тех же черных кафтанах и повязанные теми же черными, с белыми каймами, платками, сидели на бревнах около моленной с наклоненными головами и, должно быть, потихоньку плакали. К Вихрову подошел голова по-прежнему уже в кафтане с галуном.
- Не прикажете ли пока образа выносить? - сказал он.
- Хорошо; но куда же их поставите?
- Да вот хоть тут, на виду будут ставить побережнее, около моего дома, - отвечал голова.
- Делайте, как знаете, - разрешил ему Вихров.
Голова ушел.
Герой мой тоже возвратился в свою комнату и, томимый различными мыслями, велел себе подать бумаги и чернильницу и стал писать письмо к Мари, - обычный способ его, которым он облегчал себя, когда у него очень уж много чего-нибудь горького накоплялось на душе.
'Пишу к вам это письмо, кузина, из дикого, но на прелестнейшем месте стоящего, села Учни. Я здесь со страшным делом: я по поручению начальства ломаю и рушу раскольничью моленную и через несколько часов около пяти тысяч человек оставлю без храма, - и эти добряки слушаются меня, не вздернут меня на воздух, не разорвут на кусочки; но они знают, кажется, хорошо по опыту, что этого им не простят. Вы, с вашей женскою наивностью, может быть, спросите, для чего же это делают? Для пользы, сударыня, государства, - для того, чтобы все было ровно, гладко, однообразно; а того не ведают, что только неровные горы, разнообразные леса и извилистые реки и придают красоту земле и что они даже лучше всяких крепостей защищают страну от неприятеля. Есть же за океаном государство, где что ни город - то своя секта и толк, а между тем оно посильнее и помогучее всего, что есть в Европе. Вы далее, может быть, спросите меня, зачем же я мешаю себя в это дело?.. Во-первых, я не сам пришел, а меня прислали на него; а потом мне все-таки кажется, что я это дело сделаю почестней и понежней других и не оскорблю до такой степени заинтересованных в нем лиц. А, наконец, и третье, - каюсь, что очень уж оно любопытно. Я ставлю теперь перед вами вопрос прямо: что такое в России раскол? Политическая партия? Нет! Религиозное какое-нибудь по духу убеждение?.. Нет!.. Секта, прикрывающая какие-нибудь порочные страсти? Нет! Что же это такое? А так себе, только склад русского ума и русского сердца, нами самими придуманное понимание христианства, а не выученное от греков. Тем-то он мне и дорог, что он весь - цельный наш, ни от кого не взятый, и потому он так и разнообразен. Около городов он немножко поблаговоспитанней и попов еще своих хоть повыдумал; а чем глуше, тем дичее: без попов, без брака и даже без правительства. Как хотите, это что-то очень народное, совсем по-американски. Спорить о том, какая религия лучше, вероятно, нынче никто не станет. Надобно только, чтоб религия была народная. Испанцам нужен католицизм, а англичанин непременно желает, чтобы церковь его правительства слушалась...'
Остановившись на этом месте писать, Вихров вышел посмотреть, что делается у молельни, и увидел, что около дома головы стоял уже целый ряд икон, которые на солнце блестели своими ризами и красками. Старый раскольник сидел около них и отгонял небольшой хворостиной подходящих к ним собак и куриц.
К Вихрову сейчас подошел голова, а за ним шло человек девять довольно молодых мужиков с топорами в руках и за поясом.
- Ломать теперь надо, - сказал голова, и тон голоса его был грустен, а черные глаза его наполнились слезами.
- Ломайте, - ответил ему Вихров.
В это время к нему подошли две старушки, красивые еще из себя и преплутовки, должно быть. Они сначала ему обе враз низко поклонились, сгибая при этом только спины свои, а потом обе вместе заголосили:
- Батюшка! В моленной наши две иконы божий, не позволишь ли их взять?
Оказалось впоследствии, что они были девицы и две родные между собой сестрицы.
- Пожалуй, возьмите! - разрешил им сейчас же Вихров.
Старушки даже вспыхнули при этом от удовольствия.
- Благодарим, батюшка, покорно, государь наш милостивый, - оттрезвонили они еще раз в один голос и, опять низко-низко поклонившись, скрылись в народе, который в большом уже количестве собрался около моленной.
- С колокола начинать надобно! - толковали между собой плотники.
- Вестимо, с колокола! - подтверждали им и старики.
- А как его спустить-то? - спрашивал один из плотников.
- Как спустить? Уставим в перекладину-то слегу, привяжем его за уши-то к ней на слабой веревке, старые-то перекладины его перерубим, - вот он и пойдет, - объяснил другой, молодой еще довольно малый.
- Это так, складно будет! - поддержал его и голова.
После чего достали сейчас же огромную слегу, и на крыше моленной очутились мгновенно взлезшие по углу ее плотники; не прошло и четверти часа, как они слегу эту установили на крыше в наклонном положении, а с земли конец ее подперли другою слегою; к этой наклонной слеге они привязали колокол веревками, перерубили потом его прежние перекладины, колокол сейчас же закачался, зазвенел и вслед за тем начал тихо опускаться по наклонной слеге, продолжая по временам прозванивать. Плотники при этом начали креститься; в народе между старух и женщин раздался плач и вопль; у всех мужчин были лица мрачные; колокол продолжал глухо прозванивать, как бы совершая себе похоронный звон.
- Остановите его, робя, а то он прямо на землю бухнет! - воскликнул голова, заметив, что плотники, под влиянием впечатления, стояли с растерянными и ротозеющими лицами. Те едва остановили колокол и потом, привязав к нему длинную веревку, стали его осторожно спускать на землю. Колокол еще несколько раз прозвенел и наконец, издавши какой-то глухой удар, коснулся земли. Многие старухи, старики и даже молодые бросились к нему и стали прикладываться к нему.
- И его по начальству увезешь, государь милостивый? - спросила Вихрова одна старуха, указывая головой на колокол.
- И его увезу вместе с образами, - отвечал он.
- Ах, напасти наши великие пришли, - проговорила старуха.
Две прежние старушки между тем лучше всех распорядились: пользуясь тем, что образа были совершенно закрыты от Вихрова народом, они унесли к себе не две иконы, а, по крайней мере, двадцать, так что их уже остановил заметивший это голова.
- Будет вам, старухи! - проговорил он им негромко.
- Ну, теперь, братцы, начинайте ломать, - сказал Вихров. Ему страшно тяжела была вся эта сцена.
