- Не замарайся, родимый, - сказал мужик, - дай, я тебе хоть свой кафтанишко постелю.
- Не нужно! - сказал Вихров. - Только уезжай поскорее отсюда.
Мужик поехал. Прочие мужики пошли рядом с ним и, крупно шагая, не отставали от маленькой лошаденки. Вихров между тем жадно стал вдыхать в себя свежий осенний воздух. Влияние дурмана на него не совсем еще кончилось. Уехать со всякого следствия в дорогу было для него всегда величайшим наслаждением. После всех гадостей и мерзостей, которые обыкновенно обнаруживались при каждом почти исследовании деяний человеческих, он видел тихий, мирный лес, цветущие луга, желтеющие нивы, - о, как тогда казалась ему природа лучше людей! Проезжаемая на этот раз местность тоже была довольно приятна и успокоительна: небольшие холмы, поля, речка, мостик, опять холмы, поля...
Вихров принялся толковать с мужиками.
- В самой деле жена у вашего опекуна родит? - спросил он, предполагая, что Клыков и это солгал ему.
- Выкинула, сказывали, - отвечал шедший рядом с его телегой мужик, должно быть, староста.
- За неволю выкинула; бают, бил, бил ее, приехавши из города-то, подхватил другой мужик из толпы.
- Как, бил? За что? - воскликнул Вихров.
- А ни за што, ни про што, - отвечал опять староста, - нехорошо, очень несогласно живут!
- А она-то что же, дурная тоже женщина?
- Нет, она-то ничего, не богатая только, вот за это и срывает на ней свой гнев. Бумагу-то, говорят, как по этому делу получил, злой-презлой стал и все привязывался к ней: 'Все, говорит, я на семейство проживаюсь!'
Понятно, что Клыков был один из отъявленнейших негодяев, и Вихров дал себе слово так повести его дело, чтобы подвергнуть его не только денежному взысканию, но даже уголовной ответственности.
- Скажите, пожалуйста, как же он вами управлял и в какой мере вас обижал?.. - спрашивал он мужиков.
За всех за них стал отвечать староста: народ в этих местах был хлебопашествующий, а потому - очень простой.
- Вот видишь, батюшка ты мой, - объяснил староста, - слух был такой попервоначалу... Чиновники тоже кой-какие маленькие нам сказывали, что мы вольные будем, что молодой барин наш имение маменьки своей не взял, побрезговал им. Однако же вот слышим-прослышим, что молодой барин в опекуны к нам прислан; так он и правил нами и до сей поры.
- И вы на него, как на помещика своего, работали?
- Все едино! - отвечал мужик. - Что ни есть, кормилиц к детям, и тех все из нашей вотчины брал без всякой платы; нашьет им тоже сначала ситцевых сарафанов, а как откормят, так и отберет назад.
Все это, как самый придирчивый подьячий, Вихров запоминал и хотел ввести в дело.
- То нам, ваше высокородие, теперь оченно сумнительно, - продолжал староста, - что аки бы от нашей вотчины прошение есть, чтобы господину опекуну еще под наше имение денег выдали, и что мы беремся их платить, но мы николи такого прошения не подавали.
Вихров и это все записал и, приехав в одну из деревень, отбирал от мужиков показания - день, два, три, опросил даже мужиков соседних деревень в подтверждение того что ни пожаров, ни неурожаев особенных за последнее время не было. Он вытребовал также и самое дело из опеки по этому имению; оказалось, что такое прошение от мужиков действительно было там; поименованные в нем мужики наотрез объявили, что они такого прошения не подавали и подписавшегося за них какого-то Емельяна Крестова совсем не знают, да его, вероятно, совсем и на свете не существует. Вихров потирал только руки от удовольствия: это явно уж отзывалось уголовщиной. Мужики потом рассказали ему, что опекун в ту же ночь, как Вихров уехал от него, созывал их всех к себе, приказывал им, чтобы они ничего против него не показывали, требовал от них оброки, и когда они сказали ему, что до решения дела они оброка ему не дадут, он грозился их пересечь и велел было уж своим людям дворовым розги принести, но они не дались ему и ушли.
- И хорошо сделали! - одобрил их Вихров.
Вслед за тем мужики ему объявили, что опекун уехал в губернский город жаловаться на них и на чиновника.
- Ничего, пусть себе жалуется, - сказал им Вихров.
XV
ТУЧИ НАЧИНАЮТ СОБИРАТЬСЯ
Герой мой очень хорошо понимал, что в жизни вообще а в службе в особенности, очень много мерзавцев и что для противодействия им мало одной энергии, но надобно еще и суметь это сделать, а также и то, что для человека, задавшего себе эту задачу, это труд и подвиг великий; а потому, вернувшись со следствия об опекунских деяниях Клыкова, он решился прежде всего заехать к прокурору и посоветоваться с ним. Тот встретил его с какой-то полуулыбкой.
Вихров рассказал ему все дело подробно.
- Я уж слышал это, - отвечал Иларион Захаревский, - губернатор приглашал меня по этому делу и говорил со мною о нем.
- Что же именно? - спросил Вихров.
Захаревский усмехнулся.
- Они тут совсем другой оборот дают! - начал он. - Они говорят, что вы взбунтовали все имение против опекуна!
- Чем же я взбунтовал? - спросил Вихров.
- Тем, что вы собирали их, говорили им речи, чтобы они не слушались опекуна.
- Я говорил им только, чтобы они показывали правду.
- Ну, а они объясняют, что вы к ним воззвание произносили! Давать всему какой угодно оттенок - они мастера; однако позвольте мне ваше дело посмотреть, - прибавил Захаревский, увидев в руках Вихрова дело.
Тот ему подал его, Захаревский просмотрел его с первой страницы до последней.
- Все очень обстоятельно обследовано; не знаю, как они вывернутся тут! - проговорил он.
- Мало, что обстоятельно обследовано, но у меня еще есть и другие факты... Он хотел меня даже отравить!..
И Вихров рассказал историю о дурмане.
Захаревский на это пожал только плечами.
- Что же они намерены теперь сделать с своей стороны? - спросил Вихров.
- Решительно не знаю, - отвечал Захаревский. - Губернатор только спрашивал меня, не следует ли команды ввести в именье. Я говорю, что команды вводятся, когда уже испытают прежде все предварительные полицейские меры. Пусть прежде туда выедет полиция, члены опеки и внушат крестьянам повиновение; наконец, говорю, еще не известно, что откроется по исследованию вашего чиновника, и, может быть, действия опекуна таковы, что его самого следует удалить и что крестьяне оказывают неповиновение только против него. 'Никогда, говорит, не может быть этого, потому что он человек прекрасный!'
- Хорош прекрасный человек! - воскликнул Вихров.
- Он его, по крайней мере, таким считает!.. Сам же Клыков, как слышал я, ускакал в Петербург, вероятно, там выдумает что-нибудь отличное! заключил Захаревский и, видимо, от сдерживаемой досады не в состоянии даже был покойно сидеть на месте, а встал и начал ходить по комнате. - Это такие, батюшка, изобретатели и творцы в этом роде, что чудо! Все усилия, все способности свои употребляют на это. Говорят, по случаю вакансии председателя уголовной палаты, они тоже славную вещь затевают. Кандидатом у того совестный судья...
- Это что на театре не хотел играть у губернатора? - подхватил Вихров.
