На Александра Ивановича этот титул произвел, кажется, весьма малое впечатление.
- Садитесь! - продолжал он, показывая обоим гостям на стулья.
Те сели.
- Потрудитесь отдохнуть, как говорят, а?.. Хорошо?.. Мило?.. произносил он, как-то подчеркивая каждое слово и кидая вместе с тем на гостей несколько лукавые взгляды.
Павел догадался, что это была сказана острота: потрудитесь отдохнуть.
- Часто употребляют такие несообразности! - пояснил он.
- Нет-с, не часто!.. Вовсе не часто!.. - возразил генерал, как бы обидевшись этим замечанием. - Вон у меня брат родной действительно подписывался в письмах к матушке: 'Примите мое глубочайшее высокопочитание!' - так что я, наконец, говорю ему: 'Мой милый, то, что глубоко, не может быть высоко!..' Ах, да, полковник! - прибавил вдруг Коптин, обращаясь уже прямо к Михайлу Поликарповичу. - Я опять к вам с жалобой на обожаемое вами правительство!.. Смотрите, что оно пишет: 'Признавая в видах благоденствия...' Да предоставило бы оно нам знать: благоденствие это или нет.
- Разумеется, благоденствие, - подтвердил полковник.
- Вы думаете? - спросил его ядовито Коптин.
- Думаю, - отвечал сердито полковник.
- Ну, а я признаюсь, немножко в этом сомневаюсь... Сомневаюсь немножко! - повторил Александр Иванович, произнося насмешливо слово немножко. И, вслед затем, он встал и подошел к поставленной на стол закуске, выпил не больше четверти рюмочки водки и крикнул: 'Миша!'. На этот зов вбежал один из юных лакеев его. Не ожидая дальнейших приказаний барина, он взял у него из рук трубку, снова набил ее, закурил и подал ему ее. Александр Иванович начал ходить по зале и курить. Всеми своими словами и манерами он напомнил Павлу, с одной стороны, какого-то умного, ловкого, светского маркиза, а с другой азиатского князька.
- Куда же вы думаете из университета поступить-с? - обратился он, наконец, к Павлу, и с заметно обязательным тоном.
- Вероятно, в штатскую службу, - отвечал тот.
- Что нынче военная-то служба, - подтвердил и полковник, - пустой только блеск она один!
- А вот что такое военная служба!.. - воскликнул Александр Иванович, продолжая ходить и подходя по временам к водке и выпивая по четверть рюмки. - Я-с был девятнадцати лет от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда в двенадцатом году моей матери объявили, что я поступил солдатом в полк, она встала и перекрестилась: 'Благодарю тебя, боже, - сказала она, - я узнаю в нем сына моего!'
Проговоря это, Александр Иванович значительно мотнул головой полковнику, который, с своей стороны, ничего, кажется, не нашел возразить против того.
Александр Иванович обратился после того к священнику.
- Поведайте вы мне, святый отче, хорошо ли вы съездили с вашей иконой за озеро?
- Слава богу-с, - отвечал тот, сейчас же вставая на ноги.
- Это, изволите видеть, - обратился Коптин уже прямо к Павлу, - они с своей чудотворной иконой ездят каждый год зачем-то за озеро!
- Народ усердствует и желает того, - отвечал священник, потупляя свои глаза.
- И много вы исцелили слепых, хромых, прокаженных? - спросил его Коптин.
- Исцеления были-с, - отвечал священник, не поднимая глаз и явно недовольным голосом.
Александр Иванович в это время на мгновение и лукаво взглянул на Павла.
- У меня написана басня-с, - продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, - что одного лацароне[52] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: 'Послушай, я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!..' Ну, как вы думаете - наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?.. Полагаю, что нет!.. Полагаю!.. Если нужно, так и под праздник бы зарезал! - заключил Александр Иванович.
Священник слушал его, потупив голову. Полковник тоже сидел, нахмурившись: он всегда терпеть не мог, когда Александр Иванович начинал говорить в этом тоне. 'Вот за это-то бог и не дает ему счастия в жизни: генерал - а сидит в деревне и пьет!' - думал он в настоящую минуту про себя.
- Что же я, господа, вас не угощаю!.. - воскликнул вдруг Александр Иванович, как бы вспомнив, наконец, что сам он, по крайней мере, раз девять уж прикладывался к водке, а гостям ни разу еще не предложил.
Священник отказался. Полковник тоже объявил, что он пьет только перед обедом.
- Дурно-с вы делаете! - произнес Александр Иванович. - У нас еще Владимир, наше красное солнышко, сказал: 'Руси есть веселие пити!' Я не знаю - я ужасно люблю князя Владимира. Он ничего особенно путного не сделал, переменил лишь одно идолопоклонство на другое, но - красное солнышко, да и только!
- У вас даже есть прекрасное стихотворение о Владимире - Кубок, кажется, называется, - подхватил Павел с полною почтительностью и более всего желая поговорить с Александром Ивановичем о литературе.
- Есть!.. Есть!.. - отвечал тот, ходя по комнате и закидывая голову назад.
- В Москве, так это досадно, - продолжал Павел, - почти совсем не дают на театре ваших переводов из Корнеля и Расина[53].
- И в Петербурге тоже-с, и в Петербурге!.. По крайней мере, когда я в последний раз был там, - говорил Александр Иванович явно грустным тоном, Вася Каратыгин мне прямо жаловался, что он играет всякую дребедень, а что поумней - ему не позволяют играть.
- Нынче Гоголя больше играют! - произнес Павел, вовсе не ожидая - какая на него из-за этого поднимется гроза.
Александра Ивановича точно кто ущипнул или даже ужалил.
- Боже мой, боже мой! - воскликнул он, забегав по комнате. - Этот Гоголь ваш - лакей какой-то!.. Холоп! У него на сцене ругаются непристойными словами!.. Падают!.. Разбивают себе носы!.. Я еще Грибоедову говорил: 'Для чего это ты, мой милый, шлепнул на пол Репетилова - разве это смешно?' Смешно разве это? - кричал Александр Иванович.
Павел очень этим сконфузился.
- В комедии-с, - продолжал Александр Иванович, как бы поучая его, прежде всего должен быть ум, острота, знание сердца человеческого, - где же у вашего Гоголя все это, где?
- У него юмору очень много, - юмор страшный, - возразил скромно Павел и этим опять рассердил Александра Ивановича.
- Да что такое этот ваш юмор - скажите вы мне, бога ради! - снова закричал он. - Но фраз мне не смейте говорить! Скажите прямо, что вы этим называете?
- Юмор - слово английское, - отвечал Павел не совсем твердым голосом, оно означает известное настроение духа, при котором человеку кажется все в более смешном виде, чем другим.
- Значит, он сумасшедший! - закричал Александр Иванович. - Его надобно лечить, а не писать ему давать. В мире все имеет смешную и великую сторону, а он там, каналья, навараксал каких-то карикатур на чиновников и помещиков, и мой друг, Степан Петрович Шевырев, уверяет, что это поэма, и что тут вся Россия! В кривляканьи какого-то жаргондиста[54] - вся Россия!
Павел решился уж лучше не продолжать более разговора о Гоголе, но полковник почему-то вдруг вздумал заступиться за сего писателя.
- Не знаю, вот он мне раз читал, - начал он, показывая головой на сына, - описание господина Гоголя о городничем, - прекрасно написано: все верно и справедливо!
- Это вам потому, полковник, понравилось, - подхватил ядовито Александр Иванович, - что вы сами были комендантом и, вероятно, взяточки побирали.
Михаил Поликарпович весь вспыхнул.
- Это вы, может быть, побирали, а я - нет-с! - возразил он с дрожащими щеками и губами.
Александр Иванович засмеялся.
