с собой, - какая цивилизованная и приятная наружность, какое умное и образованное лицо, какая складная и недурная речь, а между тем все это не имеет под собою никакого содержания; наконец, она умна очень (Фатеева, в самом деле, была умная женщина), не суетна и не пуста по характеру, и только невежественна до последней степени!..'
Придумывая, чтобы как-нибудь все это поправить, Павел с месяц еще продолжал m-me Фатеевой рассказывать из грамматики, истории, географии; но, замечая наконец, что Клеопатра Петровна во время этих уроков предается совершенно иным мыслям и, вероятно, каким-нибудь житейским соображениям, он сказал ей прямо:
- Нет, душа моя, поздно тебе учиться!
- Поздно! - согласилась с этим и сама Клеопатра Петровна.
Вслед за тем проводить с нею все время с глазу на глаз Павлу начало делаться и скучновато.
- Я, душа моя, с приятелями хочу повидаться, - сказал он ей однажды, но так как ты меня к ним не пустишь, потому что тебе скучно будет проводить вечер одной, то я позову их к себе!
- Пожалуй, позови! - разрешила ему Фатеева.
- Это все народ умный-с! Не то, что ваши Постены, - сказал Павел.
- Очень рада их посмотреть, - проговорила m-me Фатеева.
Павел на другой же день обошел всех своих друзей, зашел сначала к Неведомову. Тот по-прежнему был грустен, и хоть Анна Ивановна все еще жила в номерах, но он, как сам признался Павлу, с нею не видался. Потом Вихров пригласил также и Марьеновского, только что возвратившегося из-за границы, и двух веселых малых, Петина и Замина. С Саловым он уже больше не видался.
В день вечера Клеопатра Петровна оделась франтоватее обыкновенного и причесалась как-то удивительно к лицу.
- Вот это merci, merci, - говорил Павел, целуя ее.
Ему хотелось и приятно было погордиться ею перед приятелями: существенного недостатка ее, состоящего в малом образовании, они, вероятно, не заметят, а наружности она была прекрасной; точно так же и перед ней он хотел похвастаться приятелями или, по крайней мере, умом их.
Первый пришел Неведомов, и Фатеева, увидев его в зале, сначала было испугалась.
- Там какой-то шатающийся монах зашел, - сказала она, войдя к Павлу.
- Нет, это Неведомов, - произнес Вихров, так уже привыкший к костюму приятеля, что забыл даже об этом предупредить Клеопатру Петровну. Пожалуйте сюда, Николай Семенович! - закричал он Неведомову.
Тот вошел к ним в гостиную.
- Monsieur Неведомов, madame Фатеева, - сказал Павел, и Клеопатра Петровна оприветствовала Неведомова уж как следует гостя и села затем в довольно красивой позе; некоторое недоумение, впрочем, не сходило еще у ней с ее лица.
- Мы жили с вами в одних номерах, и я не имел чести с вами встречаться, - начал как-то тяжеловато умный Неведомов.
- Да, я так рада, что мы переехали сюда, - отвечала тоже не совсем впопад m-me Фатеева.
- А что Марьеновский? - поспешил перебить их разговор Павел.
- Он, вероятно, сейчас придет.
- Очень рад, очень рад! - повторил Вихров.
Он знал, что Марьеновский своею приличною наружностью больше всех понравится m-me Фатеевой.
- А вот и он, браво! - воскликнул Павел, услышав негромкие шаги приятеля.
Вошел, в самом деле, Марьеновский.
- Madame Фатеева! - сказал ему Павел, показывая на Клеопатру Петровну.
На этот раз Марьеновский уж был очень удивлен. Его никто не предупредил, что он встретит у Вихрова женщину... И кто она была родственница, или... но, впрочем, он вежливо поклонился ей.
Вскоре затем раздались крики толстого Замина.
- Нашли, нашли, знаем теперь! - кричал он, вероятно, дворнику, показывавшему ему ход.
- Ну, здравствуйте, здравствуйте! - говорил он, войдя в гостиную и тряся всем руку.
- Здравствуйте, здравствуйте! - повторял за ним и Петин.
Павел едва успел их отрекомендовать Фатеевой.
- Здравствуйте, здравствуйте! - сказал Замин, и ей потрясая руку.
- Здравствуйте! - сказал ей и тоненький Петин и склонил только одну голову, не двигаясь при этом остальным телом.
- How do you do?[151] - спросил его Павел по-английски.
- Yes,[152] - отвечал своим чисто английским тоном Петин.
- Это он англичанина представляет! - пояснил Павел.
Та улыбнулась.
Все уселись.
- Какая, брат, на днях штука в сенате вышла, - начал Замин первый разговаривать. - Болхов-город... озеро там, брат, будет в длину верст двадцать... ну, а на нагорной-то стороне у него - монастырь Болоховской!.. Селенья-то, слышь, кругом всего озера идут... тысяч около десяти душ, понимаешь! Все это прежде монастырское было, к монастырю было приписано; как наша матушка Екатерина-то воцарилась - и отняла все у монастыря; а монастырь, однако ж, озеро-то удержал за собой: тысяч пять он собирал каждый год за позволенье крестьянам ловить в озере рыбу. Как государственные имущества устроились, озеро опять к мужикам и оттягали: 'В чьих, говорят, землях воды замежеваны, тем они и принадлежат', - слышь!.. Монахи-то хлопотать, хлопотать, - в сенат бумагу подали: 'Чем же, говорят, монастырю без рыбы питаться?' А мужички-то сейчас к одному чиновничку - и денег дали: 'Устрой дело!'. Он там и написал бумагу - и разрешили ловить рыбу монахам по всему озеру... а между словами-то и оставил местечко; как бумагу-то подписали сенаторы, он и вписал: разрешено монастырю ловить рыбу на удочку; так, братец, и лови теперь монахи на удочку, а мужики-то неводом потаскивают!
- Какой смелый и знаменательный поступок Екатерины - отнятие крестьян у монастырей! - сказал Марьеновский, обращаясь более к Неведомову.
- Жаль, что она и у дворян не сделала того же самого, - отвечал тот.
- 'Дворянство - слава моего государства', - говаривала она, - произнес с улыбкой Марьеновский. - Не знаю, в какой мере это справедливо, - продолжал он, - но нынешнему государю приписывают мысль и желание почеркнуть крепостное право.
- Кто же ему мешает это? - воскликнул Павел.
- Не решается, видно!.. Впрочем, инвентари в юго-западных губерниях [60] сделали некоторым образом шаг к тому! - присовокупил Марьеновский; но присовокупил совершенно тихим голосом, видя, что горничная и Иван проходят часто по комнате.
- Что же тогда с нами, помещиками, будет? - спросила Фатеева.
Марьеновский пожал плечами.
- Вероятно, помещиков вознаградят чем-нибудь! - проговорил он.
- Что их вознаграждать-то! - воскликнул Замин. - Будет уж им, помироедствовали. Мужики-то, вон, и в казну подати подай, и дороги почини, и в рекруты ступай. Что баря-то, али купцы и попы?.. Святые, что ли? Мужички то же говорят: 'Страшный суд написан, а ни одного барина в рай не ведут, все простой народ идет с бородами'.
- В Пруссии удивительно как спокойно рушилось это право, - сказал Марьеновский. - Вы знаете, что король, во все продолжение разрешения этого вопроса, со всем двором проживал только по 50-ти тысяч гульденов.
- Пруссии, как и вообще немцам, предстоит великая будущность, - сказал Неведомов.
Он очень любил и немцев и литературу их.
- Что немцы! - воскликнул Замин. - Всякий немец - сапожник.
- Как, и Шиллер - тоже сапожник? - спросил его Павел.
- И Шиллер - сапожник: он выучился стихи писать и больше уж ничего не знает. Всякий немец - мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на все руки мастер. Его в солдаты отдадут: 'Что,
