сломит.
- Пить он начал никак не по милости сестры, потому что пил еще прежде! - оспаривала Муза Николаевна. - Кроме того, у него другая привязанность была, которая, говорят, точно что измучила его.
- Это что за привязанность! Он держал ее, чтобы только размыкать горе; говорить тут нечего: все вы, барыни, как-то на это нежалостливы; вам бы самим было хорошо да наряжаться было бы во что, а там хошь трава не расти есть ли около вас, кого вы любите, али нет, вам все равно! Мы, цыганки, горячее вас сердцем: любить, так уж любить без оглядки. Недаром ваши мужчины нас хвалят больше, чем вас... Сколько мне тоже говорили: 'Что, говорит, наши барыни? Это квашенки крупичатые, а вы, говорит, железо каленое'. Так я сказываю, а? - заключила Аграфена Васильевна, обращаясь к Лябьеву.
- Пожалуй, что и так! - отвечал тот.
При подобном разговоре Муза Николаевна, разумеется, могла только краснеть.
Невдолге после того для упомянутого мною швейцара выпало опять щекотливое объяснение с одним из незнакомых ему посетителей, который, пожалуй бы, и не простому солдату мог внушить недоумение. Во- первых, это был как бы монах, в скуфье и в одном подряснике, перетянутом широким кожаным поясом; его значительно поседевшие волосы были, видимо, недавно стрижены и не вполне еще отросли, и вместе с тем на шее у него висел орден Станислава, а на груди красовались Анна и две медали, турецкой и польской кампаний. Подозрительный страж предположил, что это был какой-нибудь мошенник и нарочно так нарядился, а потому он спросил этого странного посетителя по своей манере довольно грубо:
- Кто вы такой и что вам надо?
- Я миссионер и желаю видеть господина Лябьева, - отвечал (читатель, конечно, уже догадался) Аггей Никитич.
Солдат пришел в окончательное недоумение: пустить или прогнать этого барина?
- Да вы из полковых дьячков, что ли? - придумал он спросить.
- Вроде того; я имею письмо к господину Лябьеву от его превосходительства Александра Яковлевича Углакова.
Как только услышал солдат о письме, так, даже не обратив внимания на то, что оно было от какого-то его превосходительства, не пустил бы, вероятно, Аггея Никитича; но в это время вышел из своей квартиры Аркадий Михайлыч, собравшийся куда-то уходить, что увидав, солдат радостным голосом воскликнул:
- Да вон он, господин Лябьев!.. К вам опять какой-то пришел, присовокупил он сему последнему.
Аггей Никитич поспешил уже не по-светски, а по-монашески поклониться Лябьеву, которого поклон этот и вообще вся наружность Аггея Никитича тоже удивили.
- Я знакомый человек Егора Егорыча, облагодетельствованный им, и меня прислал к вам, как к ближайшим родственникам Егора Егорыча, Александр Яковлич Углаков.
С этими словами Аггей Никитич вручил Лябьеву письмо от Углакова, пробежав которое тот с заметною аттенцией просил Аггея Никитича пожаловать наверх, а вместе с тем и сам с ним воротился назад. Видевший все это унтер-офицер решил в мыслях своих, что это, должно быть, не дьячок, а священник полковой.
Введя Аггея Никитича в свою квартиру, Лябьев прямо провел его к Музе Николаевне и объяснил ей, что это господин Зверев, друг Егора Егорыча.
- Monsieur Зверев? - переспросила Муза Николаевна, припомнившая множество рассказов Сусанны Николаевны о том, как некто Зверев, хоть и недальний, но добрый карабинерный офицер, был влюблен в Людмилу и как потом все стремился сделаться масоном.
- Очень рада с вами познакомиться! - произнесла она. - Я так много слышала о вас хорошего! - заключила она, с любопытством осматривая странную одежду Аггея Никитича, который ей поклонился тоже смиренно и по-монашески.
Лябьев между тем, взглянув на часы, проговорил:
- Вы меня извините, я должен уехать: у нас сегодня музыкальный вечер!
Тогда Аггей Никитич обратился к Музе Николаевне:
- Вы позволите мне остаться у вас на несколько минут, - проговорил он.
- Ах, пожалуйста! - подхватила Муза Николаевна.
Лябьев после того скоро уехал.
- Отчего я вас вижу в монашеской одежде? Вы, мне говорили, прежде были военный? - спросила Муза Николаевна своего гостя.
Аггей Никитич при этом поник еще ниже и без того уже потупленной головой своей.
- Был-с я и военный, - начал он повествовать свою историю, - был потом и штатским чиновником, а теперь стал по моим душевным горестям полумонахом и поступил в миссионеры.
- Скажите, вы хорошо были знакомы с моей матерью и сестрами, когда они жили в Москве?
- Имел это счастие, только, к сожалению, недолго им пользовался; когда этот удар разразился над вашим семейством, я чуть не умер с отчаяния и сожалею даже, что не умер!..
При этих словах у Аггея Никитича навернулись на глазах слезы.
Муза Николаевна догадывалась, на что намекал Аггей Никитич; но, не желая, чтобы упомянуто было имя Людмилы, переменила разговор на другое.
- Вы женаты, однако? - спросила она.
Этот вопрос чувствительно уколол Аггея Никитича.
- Я женат единственно по своей глупости и по хитрости женской, - сказал он с ударением. - Я, как вам докладывал, едва не умер, и меня бы, вероятно, отправили в госпиталь; но тут явилась на помощь мне одна благодетельная особа, в доме которой жила ваша матушка. Особа эта начала ходить за мной, я не говорю уж, как сестра или мать, но как сиделка, как служанка самая усердная. Согласитесь, что я должен был оценить это.
- Конечно! - согласилась Муза Николаевна.
- Ну, а тут вышел такой случай: после болезни я сделался религиозен, и Егор Егорыч произвел на меня очень сильное впечатление своими наставлениями и своим вероучением.
- Но вы знаете ли, что Егор Егорыч помер? - перебила Аггея Никитича Муза Николаевна.
- Знаю-с, несколько еще дней тому назад я услыхал об этом от Александра Яковлевича Углакова, который, собственно, и прислал меня спросить вас, известно ли вам это?
- Но от кого Александр Яковлевич мог узнать о том? - недоумевала Муза Николаевна. - Может быть, Сусанна писала ему?
- Нет, не Сусанна Николаевна, а какой-то русский, который вместе с ними путешествовал.
- Какой же это может быть русский? - продолжала недоумевать Муза Николаевна.
- В письме Александра Яковлевича упомянуто об нем, - сказал Аггей Никитич.
- Да письмо-то Аркадий увез с собой! - продолжала Муза Николаевна тем же недоумевающим тоном: ее очень удивляло, почему Сусанна не упоминала ей ни о каком русском. 'Конечно, весьма возможно, что в такие минуты она все перезабыла!' - объяснила себе Муза Николаевна. - Ну-с, слушаю дальнейшие ваши похождения! - отнеслась она к Аггею Никитичу.
Аггей Никитич глубоко вздохнул.
- Дальнейшие мои похождения столь же печальны были, как и прежние! произнес он. - В отношении госпожи, о которой вам говорил, я исполнил свой долг: я женился на ней; мало того, по ее желанию оставил военную службу и получил, благодаря милостивому содействию Егора Егорыча, очень видное и почетное место губернского почтмейстера - начальника всех почт в губернии с прекрасным окладом жалованья. Кажется, можно было бы удовлетвориться и благодарить только бога, но супруге моей показалось этого мало, так как она выходила за меня замуж вовсе не потому, что любила меня, а затем, чтобы я брал на службе взятки для нее, но когда я не стал этого делать, она сама задумала брать их.
- Господи! - воскликнула Муза Николаевна, никогда не воображавшая услышать о таком женском пороке. - Но кто же ей стал давать взятки?
- Она довольно лукаво это сделала и устроила так, что мне все почтмейстера начали предлагать благодарности; она меня еще думала соблазнить, но я сразу пресек это и вышел даже в отставку из этой службы и поступил в исправники. Супруге моей, конечно, это был нож острый, потому что она находила службу исправника менее выгодною, и в отмщение за это каждый день укоряла меня бедностью, а бедности,
