на этом не удовлетворюсь!.. Нет, я подам прошение на высочайшее имя: пусть или меня сошлют в каторгу, если я клеветник, или Тулузова в рудники упрячут, когда я докажу, что он убийца.
- Что за вздор ты говоришь! Разве можно теперь доказать это? возразила мужу gnadige Frau.
- Так что же мне, - воскликнул он, - с неочищенной душой и предстать на страшный суд?
- Чем же не очищена душа твоя будет, - продолжала возражать gnadige Frau. - Ты пытался, ты доносил, тебе не поверили, и в грехе будут виноваты они, а не ты.
- Но я должен пытаться не один, а десять, двадцать раз! - кипятился доктор.
- Тогда тебя, пожалуй, сочтут за человека не в полном рассудке и посадят в сумасшедший дом! - предусмотрительно и насмешливо заметила gnadige Frau.
- Может быть, - согласился доктор, - по крайней мере, я тогда исполню все, что было в моей возможности.
- Да это исполняй, кто тебе мешает! - заключила этот спор тем же насмешливым тоном gnadige Frau, очень хорошо знавшая, что она сумеет не допустить мужа подать такую несообразную с здравым рассудком просьбу.
После ужина сейчас же все разошлись по своим комнатам, и Муза Николаевна, утомленная трехдневной дорогой, заснула было крепчайшим сном, но часу в первом ее вдруг разбудила горничная и проговорила испуганным голосом:
- Пожалуйте к сестрице, им очень нехорошо-с!
- Что такое с ней? - спросила, в свою очередь, с испугом Муза Николаевна.
- Не знаю-с; при них Фадеевна осталась, а я за вами побежала, - сказала горничная.
Муза Николаевна в одной сорочке, надев только на босую ногу туфли, пошла к сестре, которую она нашла почти лежащей в объятиях Фадеевны и имеющей глаза закрытыми. Муза Николаевна осторожно подошла к ней.
- Тебе нездоровится, Сусанна? - окликнула она ее.
- Да, но дай мне твою руку! - отвечала на это Сусанна Николаевна, все-таки не открывая глаз.
Муза Николаевна приняла ее из объятий Фадеевны в свои объятия.
- Это, должно быть, с ними сделалось от глазу чьего-нибудь нехорошего; с камушка их надобно спрыснуть, - шепнула ей старуха и, уйдя из комнаты, тотчас же возвратилась назад с водою во рту.
Муза Николаевна не успела еще ничего из ее слов хорошенько понять, как старуха, проговорив: 'Свят, свят, свят, господь бог Саваоф!' - брызнула на Сусанну Николаевну изо рта воды. Та вскрикнула и открыла глаза. Старуха, снова пробормотав: 'Свят, свят, свят, господь бог Саваоф!', - еще брызнула раз. Сусанна Николаевна уж задрожала всем телом, а Муза Николаевна воскликнула: 'Что ты такое делаешь?' Но старуха, проговорив в третий раз: 'Свят, свят, свят...' - опять брызнула на Сусанну Николаевну.
- Будет, будет; уйдите, оставьте меня с сестрой! - сказала ей, наконец, Сусанна Николаевна.
- Уйду, матушка; теперь все пройдет! - сказала уверенным тоном старуха и ушла.
- Что такое с тобой случилось? - спрашивала Муза Николаевна.
- Я... - отвечала Сусанна Николаевна, как бы боясь остановить свой взгляд на чем-нибудь попристальнее. Комната была освещена только горевшей перед образом казанской божьей матери лампадкой. - Я, - повторила Сусанна Николаевна, - видела вот его... - И она указала при этом рукой на портрет Егора Егорыча, - и того!..
- Терхова? - спросила Муза Николаевна.
- Да... - произнесла с усилием над собою Сусанна Николаевна. - Муж мне все указывал вдаль, а другой мне говорил: 'Вы уморите меня, как уморили Углакова!'
- Ты заснула, Сусанна, и видела это во сне, - старалась ей объяснить Муза Николаевна.
- Нет, нет, я не спала; я давно не сплю ни одной ночи! - не согласилась Сусанна Николаевна.
- Тогда это твои обыкновенные галлюцинации, - продолжала успокаивать ее Муза Николаевна.
- Это и не галлюцинации, - возразила Сусанна Николаевна, - которые, когда бывали со мной, то очень неясные, а тут я рассмотрела все черты Егора Егорыча и слышала голос Терхова от слова до слова.
- Еще бы тебе не видеть и не слышать, когда ты только об этом и думаешь! Но вот что, мое сокровище: я не оставлю тебя здесь и увезу с собой в Москву; ты здесь окружена только тем, чего уж нельзя возвратить, а того, что ты желаешь видеть, нет около тебя. Кроме того, последнее твое видение может и сбыться: Терхов в самом деле может умереть от тоски! - решилась уж немножко припугнуть сестру Муза Николаевна.
Сусанна Николаевна при этих словах ее вздрогнула.
- Хорошо, я готова уехать отсюда! - проговорила она.
- Завтра же? - подхватила Муза Николаевна.
- Хоть завтра, мне все равно.
- А в Москве, что же, с Терховым ты увидишься?
- А в Москве вы делайте со мной, что хотите; пойми ты, что я утратила всякий ум и всякую волю.
- Ну, мы там знаем, что сделать! - заключила Муза Николаевна и на другой день объявила прислуге, что Сусанна Николаевна уезжает с ней надолго в Москву, и потому, чтобы все нужное для этого было приготовлено; сказала она также о том и gnadige Frau, у которой при таком известии заискрились слезы на глазах.
- Зачем же Сусанна Николаевна так спешит уехать отсюда? - спросила она печальным голосом.
- Затем, - отвечала ей с лукавой улыбочкой Муза Николаевна, - что ее там один господин очень ждет.
- Господин?.. - произнесла с удивленным лицом gnadige Frau. - Но который тоже нравится и Сусанне Николаевне? - присовокупила она, смекнув, в чем дело.
- Нравится; кроме того, Егор Егорыч сам в своем завещании написал Сусанне, чтобы она непременно вышла за этого господина.
Лицо gnadige Frau приняло радостное выражение.
- Значит, он должен быть очень хороший человек.
- Такой же, как Егор Егорыч: умен, ученый, серьезный и вдобавок молодой.
Gnadige Frau скрестила при этом набожно руки на груди.
- Danke Dir, mein Gott, dafur![242] - произнесла она и затем продолжала окончательно растроганным голосом: - У меня одна к вам, добрейшая Муза Николаевна, просьба: уведомляйте меня хоть коротенько обо всем, что произойдет с Сусанной Николаевной! Я считаю ее моей дочерью духовной. Когда она была замужем за Егором Егорычем, я знала, что она хоть не вполне, но была счастлива; теперь же, как я ни успокоена вашими словами...
Тут полившиеся из глаз слезы захватили дыхание у gnadige Frau, и она не в состоянии была продолжать своей речи.
- Непременно, непременно буду писать вам! - обещала ей Муза Николаевна.
Весь день после того прошел в сборах, в которых Сусанна Николаевна не принимала никакого участия. Она сидела в своей комнате и все время смотрела на портрет Егора Егорыча. В последние минуты отъезда она, впрочем, постаралась переломить себя и вышла в гостиную, где лица, долженствовавшие провожать ее, находились в сборе, и из числа их gnadige Frau была с глазами, опухнувшими от слез; Сверстов все ходил взад и вперед по комнате и как-то нервно потирал себе руки; на добродушно-глуповатой физиономии Фадеевны было написано удовольствие от мысли, что она вылечила барыню, спрыснув ее водой с камушка. Наконец явился Антип Ильич, почти ничего уже не видевший и едва державшийся на своих тонких ногах, но все еще благообразный из себя.
- Сядьте, старичок! - первое, что приказала ему gnadige Frau.
Антип Ильич, с трудом отыскав глазами стул, сел.
- Сядьте и вы! - приказала gnadige Frau Фадеевне.
И та опустилась на кресло, постаравшись сесть рядом с Сусанной Николаевной.
- Лошади поданы-с! - проговорил, взглянув в окно, Сверстов, видимо, мучимый всей этой сценой расставанья и решительно не понимавший, что тут, собственно, происходит.
Все поднялись. Сусанна Николаевна и Муза Николаевна сели на заднюю скамейку огромной четвероместной кареты, а горничные их - на переднюю. Вороные кони Егора Егорыча, запряженные уже
