- Но где же вы сумели достать это? - вмешался в разговор Сергей Степаныч. - Подлинный Доминикино, я думаю, очень редок!
- Нет, не редок, - скромно возразил ему Федор Иваныч, - и доказательство тому: я картину эту нашел в маленькой лавчонке на Щукином дворе посреди разного хлама и, не дав, конечно, понять торговцу, какая это вещь, купил ее за безделицу, и она была, разумеется, в ужасном виде, так что я отдал ее реставратору, от которого сейчас только и получил... Картину эту, - продолжал он, обращаясь к князю, - я просил бы, ваше сиятельство, принять от меня в дар, как изъявление моею глубокого уважения к вам.
- Но, милейший Федор Иваныч, - произнес несколько даже сконфуженный князь, - вы сами любитель, и зачем же вы лишаете себя этой картины?
- Я, ваше сиятельство, начинаю собирать только русских художников! объяснил Федор Иваныч.
- Русских художников! - воскликнул Сергей Степаныч. - Но где же они?.. По-моему, русских художников еще нет.
- Нет-с, есть! - произнес опять с приятной улыбкой Федор Иваныч.
- Но что же вы, однако, имеете из их произведений? - допытывался Сергей Степаныч.
- Мало, конечно, - отвечал Федор Иваныч, севший по движению руки князя. - Есть у меня очень хорошая картина: 'Петербург в лунную ночь' Воробьева[31]!.. потом 'Богоматерь с предвечным младенцем и Иоанном Крестителем' - Боровиковского[32]...
- Но разве это православная божья матерь? - перебил его Сергей Степаныч. - У нас она никогда не рисуется с Иоанном Крестителем; это мадонна!
- Мало, что мадонна, но даже копия, написанная с мадонны Корреджио [33], и я разумею не русскую собственно школу, а только говорю, что желал бы иметь у себя исключительно художников русских по происхождению своему и по воспитанию.
- А, то другое дело! - сказал с важностью Сергей Степаныч. - Даровитые художники у нас есть, я не спорю, но оригинальных нет, да не знаю, и будут ли они!
- Даровитых много, - подтвердил и князь, - что, как мне известно, чрезвычайно радует государя!.. Но, однако, постойте, Федор Иваныч, продолжал он, потерев свой лоб под зонтиком, - чем же я вас возблагодарю за ваш подарок?
Федор Иваныч зарумянился при этом еще более.
- Одним бы сокровищем вы больше всего меня осчастливили, - сказал он, поникая головой, - если бы позволили списать портрет с себя для моей маленькой галереи.
- Готов... когда хотите... во всякое время!.. - говорил князь. - Только какому же художнику поручить это?
- Брюллову[34], полагаю! - отвечал Федор Иваныч.
- Непременно ему! - подхватил Сергей Степаныч. - Кто же может, как не Брюллов, передать вполне тонкие черты князя и выражение его внутренней жизни?
- Попросите его! - отнесся князь к Федору Иванычу.
- Непременно, завтра же! - поспешно проговорил тот. - Одно несчастье, что Карл Павлыч ведет чересчур артистическую жизнь... Притом так занят разными заказами и еще более того замыслами и планами о новых своих трудах, что я не знаю, когда он возьмется это сделать!
- Это бог с ним, - отозвался князь, - пусть он и позамедлит; не нынешний год, так в будущем, а то и в последующем!..
- La table est servie![159] - раздался голос вошедшего метрдотеля, очень жирного и в ливрее.
Князь вежливо пустил всех гостей своих вперед себя, Крапчик тоже последовал за другими; но заметно был смущен тем, что ни одного слова не в состоянии был приспособить к предыдущему разговору. 'Ну, как, - думал он, и за столом будут говорить о таких же все пустяках!' Однако вышло не то: князь, скушав тарелку супу, кроме которой, по болезненному своему состоянию, больше ничего не ел, обратился к Сергею Степанычу, показывая на Петра Григорьича:
- Господин Крапчик очень хороший знакомый Егора Егорыча Марфина!
- Даже имею смелость сказать, что друг его! - пробурчал себе под нос Петр Григорьич.
- А! - произнес на это бывший гроссмейстер.
- Их губернию ревизует сенатор граф Эдлерс; вам, может быть, это известно? - продолжал князь.
Сергей Степаныч наклонением головы выразил, что ему известно это, и затем спросил Крапчика:
- И как же у вас действует граф?
Петр Григорьич вначале было затруднился, как ему отвечать: очень уж поражал его своим гордым видом бывший гроссмейстер.
- Говорите совершенно откровенно! - поддержал его князь и тут же присовокупил Сергею Степанычу: - Егор Егорыч в письме своем просит меня верить господину Крапчику, как бы мы верили ему самому!
Ободренный этими словами, Петр Григорьич пустил сразу и во всю силу свою диалектику.
- Я, как губернский предводитель, как помещик местный... наконец, по долгу чести моей, должен сказать, что мы крайне печалимся, что ревизовать нашу губернию прислан не другой кто, а граф Эдлерс.
Слова эти заметно удивили Сергея Степаныча: граф Эдлерс был товарищ его по службе, и если считался всеми не за очень серьезного человека, то, во всяком случае, за весьма честного.
- Но чем же вас так печалит граф Эдлерс? - спросил он несколько официально Крапчика.
Тот не без усилия над собой продолжал в начатом тоне:
- Граф... по приезде в нашу губернию... увлекся одною дамой - ближайшей родственницей губернатора, и потому все пошло шито и крыто, а какого рода у нас губернатор, это я желал, чтобы вы изволили слышать лично от Егора Егорыча!
Сергей Степаныч при этом гордо взмахнул головой.
- Вашего губернатора я отчасти знаю, потому что сам был губернатором в смежной с ним губернии, и мне всегда казалось странным: как только я откажу от места какому-нибудь плутоватому господину, ваш губернатор сейчас же примет его к себе, и наоборот: когда он выгонял от себя чиновника, я часто брал того к себе, и по большей части оказывалось, что чиновник был честный и умный.
- Вкусы, видно, были у вас разные! - заметил с усмешкой князь.
- Вероятно! - сказал, тоже усмехнувшись, Сергей Степаныч.
- Но в таком случае зачем же Дмитрий Николаич[35] терпит на службе такого губернатора? - произнес с удивлением князь.
- Во-первых, Дмитрий Николаич не терпит его, потому что над губернатором назначена ревизия... - возразил Сергей Степаныч, - а там уж дело графа Эдлерса.
- Но все-таки Дмитрию Николаичу следует написать письмо к графу, что так действовать нельзя! - говорил князь, как видно, полагавший, подобно Егору Егорычу, что моральными и наставительными письмами можно действовать на людей.
- Дмитрий Николаич, как министр внутренних дел, никакого права не имеет вмешиваться, когда уж раз начата ревизия! - возразил Сергей Степаныч.
- Тогда пусть напишет графу министр юстиции[36]! - настаивал на своем князь. - Не поручит же Егор Егорыч господину Крапчику говорить то, чего нет!
- Я нисколько не сомневаюсь в том! - произнес Сергей Степаныч и снова обратился к Крапчику:
- Какие же факты существуют, где бы граф скрыл или промиротворил чему-нибудь?
- Факты: мое собственное дело! - воскликнул с увлечением Крапчик (о, как впоследствии он раскаивался, что начал с этого проклятого собственного дела!). - В соседстве с одним моим маленьким имением, - стал рассказывать далее Петр Григорьич, - появилась года четыре тому назад эта ужасная и совершенно правительством нетерпимая скопческая ересь... Оскопителем оказался один хлыст... Я, по влиянию своему на земскую полицию, настоял, чтобы хлыста этого привлекли к следствию и уличили... А что скопцы и хлысты одно и то же, это мне хорошо известно, потому что, вращаясь беспрестанно между разными сектами, я много читал об этом и слышал рассуждения от высших духовных лиц. Хлыст этот, без
