Предисловие к первому изданию
Полное изменение, которое претерпел между нами в последние лет двадцать пять философский образ мышления, и высшая точка зрения, которой в этот период времени достигло самосознание духа относительно сказанного изменения, оказали до сих пор еще мало влияния на состояние логики.
То, что до этого периода времени именовалось метафизикою, истреблено, так сказать, с корнем и стеблем и исчезло из ряда наук. Где еще слышны и где еще смеют раздаваться голоса прежней онтологии, рациональной психологии, космологии и даже прежнего естественного богословия? Такие исследования, как например, о нематериальности души, о механических и конечных причинах, — где они еще могут встретить интерес? Да и прежние доказательства бытия Бога излагаются лишь исторически или с целью поучения и возвышения духа. Следует признать за факт, что интерес отчасти к содержанию, отчасти к форме прежней метафизики, отчасти к тому и другой вместе утрачен. Как ни замечательно, если народ утрачивает, напр., науку своего государственного права, свои настроения, свои нравственные привычки и добродетели, но не менее замечательно, если он теряет свою метафизику, если его занимающийся своею чистою сущностью дух уже не находит в ней своего действительного существования.
Экзотерическое учение кантовой философии, по которому рассудок не должен превосходить области опыта, ибо в противном случае познавательная способность становится теоретическим разумом, который сам по себе создает лишь призраки, послужило с научной стороны оправданием отказа от умозрительного мышления. Это популярное учение пошло навстречу зову новой педагогики, современной потребности, обращающей взор к непосредственной нужде, которая гласит, что как для познания опыт есть первое, так и для умелости в общественной и частной жизни теоретическое умствование даже вредно, и существенным, единственно полезным является вообще упражнение и практическое развитие. И так как наука и опытный здравый смысл подали друг другу руку, чтобы потрудиться над {XXIV} уничтожением метафизики, то получилось, по-видимому, странное зрелище — образованного народа без метафизики, как бы вообще многообразно разукрашенного храма без Святого Святых. Богословие, бывшее ранее того хранителем умозрительных таинств и — хотя бы зависимой от них — метафизики, пренебрегло этою наукою ради чувства, практической популярности и исторической учености. Соответственно такому изменению исчезли там и сям те одинокие, которые, принесенные в жертву своим народом и удаленные от мира с тою целью, чтобы имели в нем место содержание вечного и исключительно ему, не ради пользы, а ради благодати, посвященная жизнь; исчезновение, которое может быть рассматриваемо еще в другой связи, отличной от вышеупомянутой, но представляющей по существу тожественное явление. Таким образом, после изгнания этого мрака, этого бесцветного занятия погруженного в себя духа самим собою, существование превратилось, по-видимому, в веселый мир цветов, между которыми, как известно, нет черных.
Логика не испытала такой печальной участи, как метафизика. Правда, тот предрассудок, будто она учит мыслить — в чем полагалась ранее ее польза, а тем самым и ее цель, подобно тому, как если бы изучение анатомии и физиологии должно было научать переваривать пищу и двигаться — давно уже был отброшен, и дух практики готовил ей судьбу не лучшую, чем ее сестре. Тем не менее, вероятно ради некоторой формальной полезности, за нею было сохранено место среди наук и даже среди предметов публичного преподавания. Но этот лучший жребий касается лишь внешнего положения; ибо ее вид и содержание остались такими же, какими они были унаследованы вследствие давнего предания, причем, однако, в этой передаче она все более тощала и худела; тот новый дух, который овладевал наукою не менее, чем и действительностью, не оставлял в ней еще никакого следа. Но вообще тщетный труд при изменении субстанциальной формы духа пытаться сохранить формы прежнего образования; они оказываются увядшими листьями, которые спадают при возникновении у их оснований новых почек.
Постепенно и науке становится неудобным игнорировать это общее изменение. Незаметным образом и к самим противникам проникают и усваиваются ими другие представления, и если эти противники постоянно и остаются недоступными для источников и принципов последних и противоречат им, то все же они поддаются выводам из них и не могут освободиться от их влияния; своему постоянно ослабевающему отрицательному отношению к ним они не могут никоим другим образом придавать бoльшие важность и содержание иначе, как повторяя их же в новой обработке представлений.
С другой стороны, уже прошло, по-видимому, время того брожения, с которого начинается создание нового. При первом своем появлении оно стремится отнестись к широко распространенной систематизации прежнего принципа с фанатическою враждебностью и отчасти боится потеряться в частностях, {XXV}отчасти избегает труда, потребного для научной обработки, и в сознании ее потребности хватается прежде всего за пустой формализм. Теперь потребность разработки и развития содержания становится все настоятельнее. В развитии известного времени, как и в развитии неделимого, бывает период, когда главною целью является приобретение и сохранение принципа во всей его еще неразвитой напряженности. Но более высокое требование состоит в том, чтобы он стал наукою.
Но что бы ни было и в другом отношении совершено для дела и для формы науки, наука логики, составляющая собственно метафизику или чисто умозрительную философию, до сих пор находилась в большом пренебрежении. Чтo я разумею ближайшим образом под этою наукою и ее точкою зрения, изложено мною предварительно во введении. Необходимость излагать эту науку снова с самого начала, природа самого ее предмета и недостаток предшествующих работ, которыми можно бы было воспользоваться для предпринятого ее преобразования, могли бы быть приняты во внимание справедливыми ценителями в том случае, если бы одной многолетней работы было недостаточно для сообщения этой попытке большей степени совершенства. Существенная точка зрения здесь та, что является вообще необходимость в новом понятии разработки науки. Если философия должна быть наукою, то она, как я указал в другом месте[7], не может заимствовать для того метода от какой-нибудь подчиненной науки, напр., от математики, также, как не может ссылаться на категорические утверждения внутреннего воззрения или пользоваться рассуждениями на основании внешней рефлексии. Но таким методом может быть лишь природа ее содержания, движущаяся в научном познании, причем вместе с тем собственная рефлексия содержания сама полагает и производит его определения.
Рассудок определяет и прочно держится за определения; разум действует отрицательно и диалектически, поскольку он разлагает определения рассудка в ничто; он действует положительно, поскольку он производит общее и понимает посредством него частное. Как рассудок есть нечто отдельное от разума вообще, так и диалектический разум следует признавать за нечто отдельное от положительного разума. Но в своей истине разум есть дух, который выше их обоих, который есть рассудочный разум или разумный рассудок. Он есть отрицательное, то, что составляет качество как диалектического разума, так и рассудка; отрицая простое, он полагает определенное различие рассудка; разлагая последнее, он действует диалектически. Но этот результат не остается «ничто», а есть также положительный и, таким образом, восстановляет первоначальное простое, но уже как общее, которое вместе с тем есть внутри себя конкретное; оно не подчиняет себе некоторого данного частного, но последнее {XXVI}уже определилось в этом определении и в его
