'Этакий бесстрастный болван!' - подумал Калинович и хотел уже выпроводить гостя, сказав, что спать хочет, но в это время вошел лакей.
- Иволгин приехал, - проговорил он своим гробовым голосом.
- Какой еще тут Иволгин? - спросил с досадою и довольно громко Калинович.
Лакей молчал.
- Ну, проси, - прибавил он.
Гость вошел. Это был тот самый студент, который так наивно навязался ему на знакомство в театре. Калинович еще больше нахмурился.
- Вы, может быть, не узнали меня? - говорил молодой человек.
Роскошные волосы его были на этот раз еще более растрепаны; галстук свернут набок; на сюртуке недоставало трех пуговиц.
- Нет-с, напротив... - отвечал Калинович, показывая рукой на ближайший стул.
Студент сел и принял несколько небрежную позу.
- Я, конечно, - начал он довольно развязно, - давно бы воспользовался вашим позволением быть у вас, но, вероятно, тогда ослышался в адресе и даже сегодня перебывал по крайней мере в десяти домах, отыскивая вас.
'Нужно очень было хлопотать!' - подумал про себя Калинович.
- Вы, однако, ужасно с этих пор переменились, похудели, - продолжал студент.
- Я болен, - отвечал сухо Калинович.
- Как это досадно! - произнес молодой человек, действительно с досадой на лице. - А я именно, сегодня шел к вам с одной моей просьбой... - прибавил он, потупляя глаза.
Калинович молчал.
- Вы тогда говорили о Каратыгине и вообще об игре актеров с этим господином... как его фамилия?
- Белавин.
- Да, Белавин; очень, кажется, умный человек, и я очень тоже бы желал с ним познакомиться.
'Ну, тот вряд ли разделяет это желание', - опять подумал про себя Калинович.
- Мне совестно тогда было сказать о себе, - продолжал студент, - но я сам страстный любитель театра, и страсть эта живет во мне с детства и составляет мое величайшее блаженство и вместе мое несчастие.
- Почему же несчастие? - спросил Калинович.
Студент горько усмехнулся.
- Потому, - начал он насмешливым тоном, - что я имел несчастие родиться на свет сыном очень богатого человека и к тому еще генерал-лейтенанта, который говорит, что быть актером позорно для русского дворянина.
'Есть же на свете такие дураки, которые страдают от того, что богаты и дети генералов', - подумал про себя Калинович.
- А вы думаете быть актером? - спросил он.
- Да, это мое почти решительное намерение, - отвечал молодой человек, и я нахожу, что идея отца совершенно ложная. По-моему, если вы теперь дворянин и писатель, почему ж я не могу быть дворянином и актером, согласитесь вы с этим?..
- Быть актером, конечно, не позорно ни для кого, но в самой деятельности есть разница.
- Какая же разница? Искусство сравнивает людей: писатель - художник и актер - художник.
- Большая и существенная разница: творчество одного свободно, самобытно; другого - подчиненное. Те же отношения, как исполнителя к композитору: один создает, другой только усваивает, понимает... - проговорил Калинович.
- Но разве актеры не так же свободно создают?.. Один играет роль так, другой иначе - не правда ли? - отнесся студент к немцу.
- Да, это так, - отвечал тот.
- Я не про то говорил, - возразил нехотя Калинович и, не надеясь, видно, на понимательную способность своих слушателей, не хотел более объяснять своей мысли и замолчал.
- Но скажите вы мне, пожалуйста, - продолжал студент, - вы согласны с этой мыслью господина Белавина насчет Каратыгина?
- Кто ж с этим не согласен? - отвечал с усмешкой Калинович.
Студент пожал плечами.
- Не знаю-с; я до сих пор считал и считаю его величайшим трагиком и, разумеется, невольно подражал ему, хотя, конечно, всегда старался сделать что-нибудь свое, самобытное, - проговорил он.
- Стало быть, вы избираете собственно драматический род? - проговорил Калинович.
- Драматический. И потому вот теперь, чтоб собственно испытать себя, я взялся именно за Шекспира; другой месяц работаю над ним и, кажется, кое-что сделал.
- Как же вы работаете? - спросил Калинович с скрытною насмешкою.
- Обыкновенно как: запираюсь в своей комнате, становлюсь перед трюмо и начинаю изучать.
'А ведь лекций, болван, вероятно, не слушает', - подумал Калинович.
- На котором вы курсе? - произнес он вслух.
- На втором, - отвечал студент с пренебрежением, - и, вероятно, кончу тем, - продолжал он. - Пускай отец, как говорит, лишает меня благословения и стотысячного наследства; меня это не остановит, если только мне удастся сделать именно из Гамлета то, что я думаю.
'Вот дурак-то!' - продолжал думать сам с собой Калинович.
- Роль Гамлета, кажется, очень трудна по тонкости в отделке, - сказал он.
- Ужасно трудна, - подтвердил юноша, - но я откровенно могу вам сказать, что вполне сочувствую ей, потому что сам почти в положении Гамлета. Отец мой, к несчастью, имеет привязанность к нашей бывшей гувернантке, от которой страдала наша мать и, может быть, умерла даже от нее, а теперь страдаем мы все, и я, как старший, чувствую, что должен был бы отомстить этой женщине и не могу на это решиться, потому что все-таки люблю и уважаю моего отца.
'Ну, и семейных тайн не пощадил, этакая скотина!' - думал Калинович.
- За мое призвание, - продолжал студент, - что я не хочу по их дудке плясать и сделаться каким- нибудь офицером, они считают меня, как и Гамлета, почти сумасшедшим. Кажется, после всего этого можно сыграть эту роль с душой; и теперь меня собственно останавливает то, что знакомых, которые бы любили и понимали это дело, у меня нет. Самому себе доверить невозможно, и потому, если б вы позволили мне прочесть вам эту роль... я даже принес книжку... если вы только позволите...
- Если вам угодно; но я судья плохой, - отвечал Калинович, проклиная в душе гостя и его страсть.
- Вы судья превосходный, - отвечал молодой человек, уж вставая и вынимая из кармана перевод Полевого.
- Не будете ли вы так добры прочитать за короля и королеву? - прибавил он, относясь к немцу.
- Извольте; но я говорю очень дурно по-русски, - отвечал тот.
- Это ничего; пожалуйста!.. - подхватил юноша и стал в грустную позу Гамлета в первом явлении. - Начинайте! - сказал он немцу, который, насилу нашедши, где говорит король, прочел:
'- Теперь к тебе я обращаю речь, мой брат и мой любезный сын, Гамлет!
- Немного больше брата; меньше сына', - произнес молодой человек с грустной улыбкой.
'- Зачем такие облака печали?' - прочел немец.
'- Так близко к солнцу радости, могу ли одеть себя печали облаками, государь?' - отозвался с грустною иронией Гамлет.
'- Зачем ты взоры потупляешь в землю, будто ищешь во прахе твоего покойного отца? Таков наш жребий: всем живущим умирать!' - возразил немец.
'- Да, королева, всем живущим умирать: таков наш жребий!' - подтвердил многозначительно студент.
'- Если так, зачем же смерть отца тебя печалит, как будто тем закон природы изменен! Так кажется, смотря на грусть твою', - продолжала королева.
