- Я очень рад, что с вами познакомился, - произнес Михайло Николаич, протягивая руку к Бахтиарову.
- Взаимно и я, - отвечал тот, пожимая ему руку.
- Фамилия моя Масуров.
- А я Бахтиаров.
- Ну и прекрасно.
- Славно вы играете.
- Так ли я еще прежде играл! Не поверите: в полку, бывало, никто со мной не связывался. Раз шельма жид какую штуку выкинул в Малороссии на ярмарке: привозит бильярд без бортов; как вам покажется?
- Не может быть.
- Честью моей заверяю. Но... каким же образом, однако, играть?.. Тот... другой: были хорошие игроки; посмотрели; нет, видят, хитро! Что, я думаю... 'Послушай, свиное ухо, - говорю я жиду, - когда у тебя пуста бильярдная?' 'От цетырих цасов ноци до восьми утра, ва-се благородие', - говорит. Хорошо! Прихожу в четыре часа ночи, начинаю катать шарами, всю ночь проиграл один, что же? Поутру ею, каналью, самого обыграл на две партии. Тут было схватились со мной другие: было человек десять уланов; всех обдул, как липок; а смешнее всего, один чиновник, с позволения сказать, все белье с себя проиграл.
- Но я не понимаю, каким же образом играют? - сказал Бахтиаров, внимательно выслушав весь этот рассказ.
- Очень просто: дублетов вовсе нет, и тише бьют шары, чтоб не падали на пол. Чокнемтесь, monsieur... позвольте узнать ваше имя.
- Александр Сергеич.
- Чокнемтесь, Александр Сергеич!
Они чокнулись.
- Я сейчас имел удовольствие танцевать с вашей супругой.
- Что вы? Да разве она здесь?
- Была здесь; а вы, видно, и не знаете?
- А я и не знаю... Я дома целый день не был: помню, что-то говорила.
- Я знал их еще девушкой.
- Не правда ли, что славная женщина?
- Чудная!
- Да, черт возьми, кабы не была жена, даже приволокнулся бы за нею.
- А вы разве охотники волочиться?
- Даже очень люблю. Допьемте другую бутылку и пойдемте волочиться.
- Пойдемте.
- Там я, еще в прошлое собрание, видел даму: ух, черт возьми, с какими калеными глазами!
Новые знакомцы вышли под руку в залу, но Масуров скоро юркнул от Бахтиарова; он был в зале собрания как у себя дома, даже свободнее, чем ловкий и светский Бахтиаров: всем почти мужчинам подавал руку, дамам кланялся, иным даже что-то шептал на ухо; и Бахтиаров только чрез четверть часа заметил его усевшимся с дамою во ожидании мазурки. Михайло Николаич, увидя своего приятеля, показывал ему пальцем на свои глаза и в то же время подмигивал на свою даму. У дамы были действительно странные глаза: они были, если хотите, и черные, но как будто бы кто-то толкал их изнутри, и им сильно хотелось выпрыгнуть. Бахтиаров чуть не засмеялся и, желая не поддаться приятелю в выборе дамы, отыскал какую- то девушку тоже с довольно необыкновенными глазами. Эти глаза были, впрочем, совершенно другого свойства: они уходили внутрь, и как владетельница их ни растягивала свои красноватые веки, глаза прятались и никак не хотели показаться на свет. Масуров захохотал во все горло, увидев помещающегося с своей дамой около него Бахтиарова.
- Браво, Александр Сергеич! То, что у вас очень закрыто, у меня очень открыто!
Оба знакомца немного дурачились в мазурке: они очень шибко вертели дам, подводя их к местам, то чересчур выделывали па, то просто ходили, выдумывая какие-то странные пословицы. В отношении же дам своих они вели себя несколько различно: Бахтиаров молчал и даже иногда зевал, но зато рекой разливался Масуров: он говорил даме, что очень любит женские глаза, что взгляд женщины для него невыносим, что он знал одну жидовочку и... тут он рассказал такую историю про жидовку, что дама не знала - сердиться на него или смеяться; в промежутках разговора Масуров обращался к Бахтиарову и спрашивал его вслух, знает ли он романс: 'Ах, не глядите на меня, вы, пламенные очи', и в заключение объявил своей даме, что он никогда не забудет этой мазурки и запечатлел ее в сердце. Дама молча поворотила на него свои глаза и отошла.
Бахтиаров и Масуров отужинали вместе, выпили еще бутылки две шампанского, и Масуров начал называть своего приятеля просто - mon cher.
Дружеское сближение Бахтиарова с Масуровым заметили многие, и многие угадали настоящую причину: это были по преимуществу дамы, которые, как известно, в подобных случаях обнаруживают необыкновенное любопытство и невыразимую сметливость. На другой же почти день было решено, что гордец Бахтиаров заискивает в Масурове и подделывается под его дурной тон, потому что интригует с его женой. Слух об этом дошел и к Кураевым: брюнетка, говорят, услышав об этом, тотчас вышла к себе в комнату и целый день не выходила, жалуясь на головную боль. Горничная ее даже рассказывала, что будто бы барышня все это время изволила лежать в постели и плакала.
VII
ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА
Еще печальнее, еще однообразнее потекла жизнь Пав-ла после его неудачной поездки в собрание; целые дни проводил он в совершенном уединении. С сестрою видался он гораздо реже. Лизавета Васильевна как-то изменилась, сделалась несколько странною и совершенно иначе держала себя в отношении к брату. По приезде из собрания она несколько дней была больна, или по крайней мере сказывалась больною, и лежала в постели. На другой же день поутру приехал к ним Бахтиаров. Михайло Николаич просил было жену выйти к его новому знакомому, который, по его словам, был старинный его приятель, видел ее в собрании и теперь очень желает покороче с ней познакомиться. Лизавете Васильевне очень неприятно было это посещение, и она решительно сказала мужу, что больна и не может выйти.
- Бог с тобой, Лиза, ты мне все делаешь напротив; этот ведь совершенно непохож на других моих приятелей: человек с огромным весом, для детей наших даже может быть полезен.
Сказав это, Масуров вышел из спальни. Гость и хозяин, кажется, скоро совершенно забыли о Лизавете Васильевне. Они уселись играть в бостон и проиграли до вечера. На третий день, когда снова приехал Бахтиаров, Лизавета Васильевна спросила мужа: долго ли этот человек будет надоедать им?
- Нет, душа моя, - почти закричал Михайло Николаич, - ты хоть зарежь меня, а мы каждый день будем играть: этакого отличнейшего и благороднейшего игрока я во всю жизнь не видал.
- Что же вы не играете у него?
- У него невозможно, ей-богу, невозможно: во всем доме переделывают печи; нам бы все равно.
- Это несносно, Мишель: целый день чужой человек.
- И не говори лучше, Лиза: это невозможно; в чем хочешь приказывай.
- Но как же?
- Душа моя, ангелочек, бога ради, не говори, - произнес Масуров и ушел проворно.
На четвертый день повторилась та оке сцена. На пятый день Лизавета Васильевна проснулась бледнее обыкновенного, глаза ее были красны и распухли. Видно было, что она провела не слишком спокойную ночь. Часу в двенадцатом приехал Бахтиаров, и Михайло Николаич тотчас уселся с ним за карты. На этот раз Лизавета Васильевна не сказалась больною: она вышла в гостиную и довольно сухо поклонилась гостю, проговорившему ей свое сожаление о ее болезни; в лице Бахтиарова слишком было заметно волнение, и он часто мешался и даже забывал карты. Что касается до Лизаветы Васильевны, то она была как будто бы спокойна: работала, занималась с детьми, выходила часто из комнаты и, по-