Если небо молчит

нему.

– Нам не о чем говорить! – отрезал он. – Ты предала меня.

– Неправда! – Щеки девушки пылали. – Я всегда дорожила нашей дружбой и дорожу до сих пор.

Объяснение получилось скомканным и пустым.

– В общем, так, – закончила Маргарита. – Хочешь остаться мне другом – я всегда тебе рада. Знай это.

Сейчас Корж словно напомнил ей тот давнишний разговор. И в этом пустяшном и даже кокетливом переспрашивании – мол, а ты рада мне? – крылась какая-то новизна, таилось что-то непохожее на обидчиво-серьезного и иногда грубоватого Сашку Коржа. Он временами наведывался в гости, играл с Антошкой, сдержанно и с достоинством беседовал с матерью Маргариты о всякой ерунде, исподлобья кидая на девушку тяжелый, испытующий взгляд, и уходил восвояси. Он не оказывал Маргарите никаких знаков внимания, способных дезавуировать, обнаружить его отношение к ней. Он и не ухаживал, и не дружил. Он просто иногда появлялся по старой памяти, подобием телеграммы от дальних родственников, которую, еще не прочитав, можно расценить и как вежливое напоминание о себе, и как тревожный сигнал о неведомом происшествии.

– Он тебя любит до сих пор, – утверждала мать.

– С чего ты взяла? – отмахивалась Маргарита. – Сашка давно выкинул из головы свое юношеское увлечение.

– Я очень рада тебе, – повторила она.

– Не потому ли, что у тебя неприятности на работе? – насмешливо уточнил Корж.

– Ты уже знаешь?..

– Разумеется. Нам позвонила докторша ваша… – Он хмыкнул. – Сказала, что ты передушила всех больных в отделении.

– Заведующая? – ахнула Маргарита. – И она тоже считает, что я?..

– Ничего она не считает! – перебил Корж. – Просто перестраховывается. Дураку понятно. Каждый прикрывает свою задницу, Марго.

– Значит… ты приедешь? – робко спросила она.

– Куда? В больницу? На фига?

– Ну как же… – Маргарита растерянно пожала плечами. – Тебе же нужно отреагировать на сигнал.

– Отреагирую, – пообещал Сашка. – Ваши трусливые эскулапы, вместо того чтобы лечить людей, только подкидывают нам бумажной волокиты. А мы, вместо того чтобы ловить «псов», вынуждены тратить время на всякие глупости!

– Это не глупость, Саша… – тихо сказала она. – Умер человек…

– У вас всякий день кто-нибудь умирает. И что? Мы должны держать бригаду для каждого вашего жмурика?

– Похоже, что это убийство, Саш… – Голос Маргариты сделался глуше. – Наверное, тебе все-таки следует приехать сюда, поговорить с заведующей, с дежурным врачом, с больными и… со мной.

– Мы с тобой поговорим вечером, – пообещал Корж. – Я дождусь тебя. – Он опять хмыкнул. – Антошка, похоже, единственный человек, который рад мне по-настоящему, без корысти.

– А место преступления? – настаивала Маргарита. – Неужели ты не хочешь даже взглянуть на него?

– Только не убеждай меня, что было преступление, – посоветовал Сашка.

– Было… И похоже, здесь все считают виноватой меня! Мне очень плохо. А ты не хочешь мне помочь!

– Завтра с утра у вас в больнице будут два наших опера, – пообещал Корж. – Все посмотрят, всех опросят, со всеми пообщаются.

– Завтра? – удивилась Маргарита. – Быстро же работает наша милиция! Приезжает на место преступления через полтора суток!

– Работает как может, – буркнул он. – Вы тоже, между прочим, сообщаете о происшествии лишь на следующий день.

– Как же вы теперь станете искать убийцу?

– Убийцу ищут, когда есть убийство, – резонно заметил Корж. – А халатность и глупость врачей – компетенция самих врачей. Мы в такие дела без крайней нужды не лезем. Наслышаны о вашей корпоративной солидарности.

– Какая солидарность, Саша? – воскликнула Маргарита. – Мне здесь чуть ли не в открытую говорят, что я убила пациента!

– Тебе не о чем беспокоиться, – заверил он. – Я позабочусь, чтобы злые языки умолкли.

– А о поиске убийцы позаботишься? Настоящего убийцы…

– Прости, меня Антошка зовет рисовать черепашек-ниндзя… – Корж положил трубку.

В половине седьмого, после окончания вечерних процедур, Маргарите наконец удалось заварить себе кофе. Она сидела за столом основного поста и с наслаждением вдыхала аромат, исходящий из большой белой кружки с полустершейся надписью «Я люблю Нью-Йорк». Круассан, оставленный утром Женечкой на чайном подносе, теперь лежал перед ней на крохотной бумажной салфетке и выглядел хоть и подсохшим, но очень и очень аппетитным.

С фотографической карточки в небольшой стеклянной рамке на Маргариту смотрели два самых близких человека: мама – Нонна Карловна, строгая и даже хмурая шестидесятилетняя женщина, и сын Антошка – беззаботный пепельно-русый мальчуган с глазами своего отца, Максима Танкована. Этот снимок всегда стоял на столе дежурной медсестры, и Маргарита любовалась им, когда в редкие часы отдыха, отвлекшись от формуляров и процедурных листов, сидела одна в ночной больничной тишине, подперши рукой подбородок и задумчиво улыбаясь.

Вот и сейчас она с грустной улыбкой смотрела на любимые лица и тихонько качала головой:

– Все хорошо, мои дорогие… Я справлюсь… Все хорошо…

Мать Маргариты отличал тяжелый, неуживчивый характер. Она была замкнута, немногословна, сварлива и даже иногда откровенно враждебна к окружающим. Когда Маргарита была маленькой, Нонна Карловна работала диспетчером в автобусном парке и умудрилась оставить там о себе только нелестные воспоминания.

«Ханжа! Старая дева! Грымза!» – вот далеко не полный перечень эпитетов, которыми награждали ее коллеги. У Нонны Карловны никогда не было подруг, она презирала женщин, а мужчин и подавно терпеть не могла, чем заработала себе ярлык мужененавистницы. Совсем как нынче – Маргарита. Ведь и ее такие, как Журналов, обвиняют в неприязни к мужскому полу и ханжестве.

Впрочем, девушка всегда и во всем была противоположностью своей матери: добра, терпелива, отзывчива и… наивна. И лишь одно делало их похожими – странная, самоотверженная любовь к единственному мужчине. Маргарита не знала своего отца, а мать почти никогда не говорила о нем. Короткое знакомство двух одиноких людей завершилось, вероятно, так же внезапно, как и вспыхнуло. Но оно оставило после себя живое напоминание о ярком и красивом чувстве – родившуюся Маргариту. А еще непреходящую любовь – такую сильную, что до сих пор в сердце матери не освободилось место для другого мужчины.

Выйдя на пенсию, Нонна Карловна практически перестала показываться на людях. Она редко выходила из «чертовой избушки» (так почему-то окрестили их деревянный сруб – единственный жилой дом за чертой города у самого леса). На бывшей работе кто-то распустил слух, что Нонна Карловна гадает по руке, привораживает и нагоняет порчу. Маргарита никогда не видела мать ни за картами, ни со свечой в руке, ни с какими-то ни было иными атрибутами экстрасенса. К ней действительно временами наведывались бледные женщины и хмурые, растерянные мужчины с просьбой «успокоить душу». Они неслышно на цыпочках прокрадывались в комнату матери – «святая святых», куда она не пускала никого, даже внука, – а потом так же тихо и незаметно уходили.

Неизвестно, чем помогала им Нонна Карловна, и помогала ли вообще, но на бывшей работе за ней прочно закрепилась слава колдуньи, в особенности после того, как там случился пожар. Огонь свирепствовал ровно сутки и уничтожил несколько административных зданий и автобусное депо, в котором когда-то работала мать Маргариты. Из ряда вон выходящим это происшествие делало то, что случилось оно