Ирина не стала пояснять, только велела Анне прислать Надю.
— Мы вдвоем с ней будем удивлять мир.
Стрюкову не хотелось, чтобы Ирина ехала одна.
Что может быть хуже, когда рядом нет своего человека? Чего греха таить, на эту Надьку тоже нельзя положиться в полную меру, но лучше она, чем никого или же совсем незнакомый человек. В комнату вошла Надя.
— Ну как, решилась? — спросила Ирина и, не ожидая ответа, по-хозяйски, тоном, не допускающим возражений, сказала: — В общем я беру тебя с собой. — Получилось обидно и грубо. Это почувствовала сама Ирина и сказала мягче: — Словом, едем. Иди собирайся.
Надя понимала — быть ссоре. Ну что ж, пусть. Пусть будет скандал...
— Ну, чего стоишь? — недовольно спросила Ирина.
— Я не поеду, — глядя себе под ноги, негромко, но решительно ответила Надя.
— Что? — Ирина пронзительно взглянула на нее, не спеша поднялась и, по-мужски закинув руки за спину, остановилась против Нади. Весь ее вид — зло сощуренные глаза, гневно закушенная губа, вдруг загоревшиеся щеки не предвещали ничего хорошего.
— Да ты в своем ли уме?! — Стрюков подступил к ним и одним плечом втиснулся между Надей и Ириной. — Скажут — поедешь! Ей добра желают, а она еще нос воротит... Давай собирайся живее!
— Не поеду... — еще тише проговорила Надя.
— Нет, поедешь! — сквозь зубы зашипела Ирина. — Заставлю!
Одной рукой она отстранила отца, другой выхватила из-за корсажа браунинг. Надя отшатнулась, закрыла лицо ладонями.
Неизвестно, чем закончилась бы эта бессмысленная выходка Ирины, если бы не Анна. Старушка кинулась к хозяйской дочери и, обхватив ее руками за шею, заслонила собой Надю.
— Ирина Ивановна! — сквозь слезы запричитала она. — Лебедушка ты моя родная, смилуйся! Ей же неможется, Надюшке... Христом-богом клянусь!
Ирина попыталась отшвырнуть ее.
— Прочь! Отойди прочь!
— Меня, меня лучше возьмите! Да я же для тебя с дорогой душою, все, что прикажешь, буду ноги тебе мыть и воду пить. Оставь ее, окажи милость!
Стрюков обрадовался: бабушка Анна нашла выход из того напряженного положения, которое, казалось, должно было закончиться катастрофой.
— Иринушка, Анна-то ведь хорошо придумала, — примирительно сказал отец.
— Ну и оставайся, дура набитая! — буркнула Ирина, небрежно водворяя браунинг на место. — Давай, Анна, собирайся! И все, что там нужно в дороге, на двоих.
— Я враз, я быстренько, — обрадовалась бабушка Анна. — Ехать-то надолго? — нерешительно спросила она.
Ирина не ответила, будто и не слышала вопроса.
— Там видно будет, — сказал за нее Стрюков. — Не на день, конечно, едете.
Старуха и Надя вышли, а вслед за ними заторопился и Стрюков, что-то наказывая и поясняя Анне.
Оставшись одна, Ирина тяжело опустилась в кресло, достала папиросу, долго мяла ее вздрагивающими пальцами... Ее расширившиеся зрачки застыли, глаза уставились в одну точку. Крошки табака сыпались на платье, папироса пустела, пока, наконец, пальцы не смяли ее и не отбросили в сторону.
Надо собираться. И тут Ирина почувствовала себя совершенно одинокой, беспомощной и беззащитной. Хотелось заплакать, и плакать не втихомолку, уткнувшись лицом в подушку, а выть, запрокинув голову, кричать во весь голос, кричать без слов, как орут от боли... Нет, плакать она не будет! К чертям слюни. Достаточно и того, что уже один раз перед отцом рассиропилась. Пусть другие плачут! Все- таки жаль, что она не влепила пулю в харю этой сволочи, Надьке! Пускай осталась бы память о последнем дне на родине... «Не поеду!» Категорически! Убежденно!
— Ты не расстраивайся, — входя в комнату, сказал отец. — Я так думаю, что с Анной тебе будет во много раз лучше.
— Могу и одна ехать.
— Зачем же? — возразил он. — Одной не так сподручно. В дороге может и то и се.
— Старая рухлядь. Ну, да там посмотрим. Да, денег ты мне дашь?
— Боже мой! — воскликнул Стрюков таким тоном, будто ему нанесли тягчайшее оскорбление. — Да бери сколько надо! Можно и теми и другими. И золотишка тоже, на случай. Дорога — она и есть дорога. А в Уральске у приказчика Кузькина... я напишу ему письмо. Там — пожалуйста!
Ирина кивком головы поблагодарила и пошла к себе, но когда она уже поднялась по лестнице, отец окликнул ее:
— Иринушка, я вот что хочу сказать... — Он замялся и, оглянувшись, не подслушивает ли кто, зашептал: — Этот мундир свой, ну из батальона смерти, не бери! Не надо...
Ирина нетерпеливо вскинула голову, хотела возразить, но отец не дал:
— Ты послушай, я дело говорю. Еще не известно, кто повстречается в пути... Чего доброго, и на красных налетишь. Простая вещь. А не дай бог обыск?! То будешь себе как все люди — никакой к тебе прицепки, в худшем случае — пограбят, и все. А найдут этот мундир, легко не отделаешься. Так что лучше брось его, оставь дома. И вообще, ни к чему он тебе.
— Ну что ж, — в раздумье сказала Ирина, — возможно, ты и прав. — И уже более определенно добавила: — Хорошо. Не возьму.
— Вот так. Нечего на рожон... — с радостью в голосе сказал Стрюков.
Хотя наутро буран и поутих, небо оставалось мутновато-белесым, а по улицам резвилась поземка. За ночь во дворах, вдоль заборов и домов выросли сугробы.
К Стрюкову прибежал сосед, Ибрагим Асхатов — ловкий, изворотливый купец средней руки. У Асхатова не было, как у других купцов, какого-то определенного товара — он подторговывал всем, что сулило ему выгоду. Невысокий, круглощекий, с небольшими смоляными усиками, он всегда был шутлив и разговорчив. А нынче на себя не похож: взгляд растерянный, губы пересохшие, голос хрипловатый, с дрожью.
— Сасед, дарагой, скажи, пажалуйста, по всей душе, — даже не поздоровавшись, заговорил он, заглатывая концы слов, — отступаешь? А?
— А чего мне отступать? Я не воинская часть. Кто воюет, тот пускай наступает и отступает. Их дело.
— Так красные ж в городе! Стрельбу не слышишь?
— Слышу, все слышу! А ты не дрожи, как собачий хвост.
— Я не дрожу, Иван Никитич, душа дрожит. Атаман уже уехал, да? Его штаб тоже бежал, да? Почти все купцы гулял, да? Скажи, пажалуйста, умный человек, у тебя голова, как у Магомета, что хочешь делать?!
— А ничего. Сидеть и ждать.
— Уй бай! — ужаснулся Асхатов. — Будут грабить, убивать! Разве не понимаешь?
— Ну и шайтан с ними. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. И насчет грабежа — останешься, может, хоть что-нибудь сбережешь, а драпанешь — фундамента на месте не отыщешь.
— Правильно говоришь. Да? Очень правильно. Будем оставаться?
— Я решил. Для себя, конечно. А ты сам гляди, чтоб потом обиды не было.
— Уй бай! У меня живот дрожит! Нехорошо. Будем оставаться. Пускай аллах... — Он обеими ладонями провел сверху вниз по лицу, круто повернулся и так же быстро, как вошел, устремился к выходу, но у самого порога вдруг встал, медленно повернулся и, чего Стрюков не ждал от него, жалобно спросил:
— Ты угонял товар? Прятал?
— Куда угонять? — недовольно промолвил Стрюков. — Будто там другое царство.
— Что мне делать?! Голова глупая, ишак облезлый, — запричитал Асхатов, ритмично покачиваясь из стороны в сторону. — Я два обоза отправил. Самый дорогой товар. Ехать надо. Прощай, Иван Никитич.
