несмеяна. Он никого не пускал в кабинет, ссылаясь на то, что там сейчас решаются важные, дела. Надю тоже отказался пропустить, но когда она сказала, зачем ей нужен комиссар Кобзин, тихонько приоткрыл дверь и жестом пригласил Надю войти.
В кабинете людей было больше, чем в других комнатах, и накурено погуще. Сквозь дымовое облако при тусклом свете небольшой лампешки трудно было рассмотреть лица, но комиссара Кобзина Надя увидела. Он сидел у стола в шинели внакидку и говорил, а все внимательно слушали. Речь его была неторопливой, но уверенной, он прочно пригонял слово к слову, сопровождая их решительными и четкими жестами.
— То обстоятельство, что мы вышибли из города белоказаков, — большое и серьезное дело. Оттеснив белых, мы захватили крупный железнодорожный узел, лишив их тем самым наиболее удобного, в особенности в условиях зимы, пути сообщения; а для себя открыли возможность прямой связи с Москвой и другими большими городами, хотя бы с Самарой. Там есть революционный пролетариат, от него мы можем ждать и, безусловно, получим поддержку. Наша победа — одна из общих побед революции. Большая победа. Она досталась нам нелегко. Вы все хорошо знаете, сколько мы потеряли товарищей. Во многих домах сейчас оплакивают и будут оплакивать еще долго своих кормильцев. Упорно, жестоко и кроваво защищаются белоказаки, но им не выстоять перед нами, перед народной силой. Ведь у нас только добровольцы! Да, мы одержали победу. Но мы должны готовиться к новым боям, а они будут до тех пор, пока белопогонную свору окончательно не сломим и не сметем с лица земли. И у нас есть еще один враг страшный — голод. А с ним и холод. Продовольствия нет. Мы обязаны найти его. Немедленно. В первую очередь накормить армию. На голодный желудок долго не провоюешь.
— Как вы думаете достать продовольствие? — раздался чей-то голос. — Где именно? В магазинах пусто.
— Из частных запасов.
— Каким образом? — спросил тот же голос.
— Поголовный наистрожайший обыск, — коротко и убежденно ответил Кобзин.
— Но ведь это экспроприация?! — возмущенно заявил тот же голос. — Можно вызвать недовольство, настроить против себя известную часть населения. Вы это принимаете в расчет? На такой шаг мы не пойдем!
С места поднялся командир отряда Аистов, молодой сухощавый человек в кожаной куртке.
— Кто это — «мы»? — спросил он. — Нельзя ли поточнее?
— Мы — это фракция социал-революционеров, и вы, товарищ Аистов, прекрасно знаете. Не понимаю, зачем нужна такая инсценировка.
— А затем, чтобы знали не только два-три человека, а все присутствующие, — сказал Аистов.
— Ну, хорошо, товарищ Буклин, — обратился к возражавшему Кобзин. — Вы не согласны с моим предложением — да оно не только мое, а всей фракции большевиков, — тогда скажите, какие меры предлагаете вы?
К столу направился плотный черноволосый человечек. Пробирался он осторожно, чтобы никого не задеть, и на каждом шагу извинялся.
— Я вам сейчас отвечу, — сказал он. — Да, отвечу. О положении в городе мы не менее вас осведомлены. И не менее вас испытываем боль за те страдания и муки народные, которые сеет костлявая рука голодной смерти. Выход из этого критического положения должен быть найден. Обязательно. И он будет найден. В природе нет неразрешимых задач, отсюда — и данная задача будет решена. В чем это решение? В том-то и трудности наши, что мы пока — я подчеркиваю: пока! — не нашли его. Но найдем! Давайте же в конце концов искать выход совместными усилиями.
— Мы уже нашли! — прервал его командир отряда Аистов. — И завтра же приступим к выполнению.
— Нет, этого никогда не будет! — яростно крикнул Буклин. — То, что предлагают комиссар Кобзин и фракция большевиков, — политический авантюризм. Он несовместим с революционными идеями! Противен им! От имени нашей фракции я предлагаю нечто иное, но это тоже следует обговорить. Я предлагаю обратиться к народу с воззванием...
— И о чем же вы собираетесь взывать? — не скрывая иронии, спросил Кобзин.
— Во-первых, народ должен знать истинное положение вещей. А вас прошу оставить этот свой... неприличный тон. Попросим временно потерпеть. Революционный народ должен понять...
— А малые дети, больные? Голодный желудок отказывается понимать. Мы пойдем на все... Однако — короче, времени для дискуссий у нас нет. Еще что? Давайте главное, что предлагаете вы, — потребовал Кобзин.
— Обратиться к населению с воззванием — у кого есть возможность оказать помощь бедствующим.
— Пустое! Это не поможет, — недовольно махнув рукой, сказал Аистов.
— Вы не верите?! Не верите в народ, в его классовую солидарность? — налетел на него Буклин. — Как же в таком случае вы пытаетесь претендовать на руководство массами?
— А вы не придирайтесь к словам и не занимайтесь демагогией, — с трудом сдерживаясь, сказал Кобзин. — Аистов прав, и я с ним полностью согласен, ваше предложение — полумера, оно не сулит выхода. Да, конечно, обратиться можно и даже нужно, и мы это сделаем. Но параллельно с этим надо изъять излишки у кулаков, а их полно в Форштадте — казачьем пригороде; в арендованных местах изъять излишки у купцов, богатых мещан и горожан. Поверьте, им плевать на ваше воззвание, а хлеб-то именно у них. В смысле революционной массы это не народ, а как раз та среда, которая поддерживает атамана и иже с ним. Ничего с ними не случится, они не голодают и голодать не будут. Сегодня, сейчас мы создадим продовольственные тройки, а с рассветом приступим к поголовному обыску и изъятию излишков продовольствия.
Многие голоса поддержали Кобзина.
— Вы этого не сделаете! — стараясь перекричать всех, завопил Буклин. — Вам никто не позволит заниматься провокацией...
— Сам ты провокатор!
— Долой его!
Но Буклина захлестнула и понесла волна красноречия, он вдруг почувствовал себя вождем, призванным воодушевить и вести за собой пока еще не понимающую его массу.
Кобзин постучал карандашом о графин.
— Пожалуйста, без истерики.
— Мы обратимся к народу! — не унимался Буклин, — Он нас поймет и поддержит!
— Как прикажете вас понимать? Что значит «обратимся к народу»?
— А то, товарищ Кобзин, что мы вынуждены будем ударить в набат. Мы соберем народ на улицах и площадях и раскроем перед ним всю гнусную суть вашего замысла.
— Довольно! — прервал его Кобзин. — Если вы рискнете на это, мы заставим вас подчиниться или же предложим выметаться вон из города вслед за атаманской шайкой.
— Это ущемление демократических основ... Это диктат! — не сдавался Буклин.
— Зря бросаетесь революционной фразой, господа эсеры, хотя, между прочим, это одна из основных ваших специальностей.
— Я не могу вести в такой обстановке переговоры! — прервал комиссара Буклин. — Я должен уйти.
— Скатертью дорога!
— Аида, давай жми!
В кабинете снова поднялся шум, раздался чей-то пронзительный свист. Буклин понял, что сторонников здесь ему не сыскать, и решил покинуть поле боя, но, уходя, в знак протеста и чтобы сильнее подчеркнуть свое возмущение и несогласие, громко хлопнуть дверью.
— Да, я ухожу! Но прошу принять мои слова как ультиматум нашей фракции. Ультиматум! — выкрикнул он.
Не дожидаясь, что ответят на эти слова, Буклин круто повернулся и стал проталкиваться к выходу.
Кобзин удивленно взглянул на зарвавшегося эсера, перемахнул через стол и, чего никак не ожидал
