— Даже и не верится!
— Твое дело. Ленин звонил. И с Петром Алексеевичем беседу имел, вроде как я с тобой.
— А это, стало быть, кто же такой? — спросил Василий. — Ленин-то?.. Я уже где-то слыхал об нем.
Не скрывая своего беспредельного возмущения, Семен укоризненно покачал головой.
— Видала такого типа? — обратился он к Наде. — Словно в лесу человек живет! — И к Василию: — Так ведь кто, по-твоему, всю эту революцию закрутил? Ленин! Понял?.. Кто самый главный у большевиков? Ленин! Понял?.. Кто всей Советской властью заправляет? Ленин! Понял?.. Словом, говорить можно много. Понял?
— Так что ж? Теперь-то вот и понял. — Василий обратился к Наде: — Больно сердитый Семен. Чего ни скажи — сразу закипит.
— Из-за такого дуба в стенку башкой треснешься, не то что... — уже совсем дружелюбно сказал Маликов, исподтишка поглядывая на Надю. Ему показалось, будто правая ее щека немного припухла, а у нижней губы темнеет не то ссадина, не то синяк. Надя же умышленно поворачивалась так, что он не мог рассмотреть правой стороны ее лица. Занятый мыслью — что же с Надей произошло? — он чуть шевельнул мехи и пальцами пробежал по клавишам.
Затем пересел на другой стул.
— Что ты играешь? — спросила Надя.
Она заметила пристальные взгляды Семена и отошла к окну, опять спрятав от него ушибленную щеку.
— Мне Петр Алексеевич велел разучить «Интернационал», а я все времени не выберу, вот и захватил сюда свою подружку.
— Сень, а скажи ты мне по правде, трудно играть? А? — поинтересовался Василий.
— Да как тебе сказать, известное дело, не дрова рубить, — и сознался: — Одному, без помощи, не больно-то складывается. Ты хочешь свое, а оно другое получается. И самое главное — пальцы вроде как не мои. Я их туда, а они вон куда, в обратную сторону. Ну, а все равно научусь. Кровь из носу! Вот Надя сказывала, в Петрограде есть такая школа, где учат музыке...
— Консерватория, — подсказала Надя.
— Во-во! Слыхал? Консерватория. Одно название чего стоит! Так я ударюсь туда. Как пить дать.
Василий недоверчиво улыбнулся.
— Смеешься, Сень...
— И ничего тут смешного, — возразил Семен. — Сам увидишь. Ясное дело — не сейчас, а вот когда маленько Советскую власть покрепче на ноги поставим. Думаешь, ты бы не смог? Айда вместе!
— Тоже скажешь! Ты грамоте знаешь, а я только денюжки считать научился. Мне совсем не подходит такое дело, — ответил Василий, но было заметно, что слова Семена все-таки растревожили его.
— А думаешь, Надежда не будет учиться? — продолжал развивать свои мысли Семен.
— Вроде бы ей и так хватит. Вон чего превзошла. Ей взамуж пора.
— Не первый раз слышу, Вася, — со значением сказала Надя, и Василий смутился. — А мне, ребята, и вправду учиться охота. Если удастся, я обязательно закончу гимназию.
— Погоди, — прервал ее Василий, — а ты что, разве не всю ее превзошла, эту самую гимназию?
— Не удалось.
— Чудно, — ухмыльнулся Василий. — И сколько годов там маялась?
— Три года, — усмехнувшись, сказала Надя.
— Ей-право?! А потом? Бросила? Или как?
Надя махнула рукой: мол, не стоит вспоминать. Но тут заговорил Семен:
— Был такой каприз у Стрюкова, твоего дорогого хозяина, за которого ты хоть под пулю.
— Видала, чего он наговаривает? Щиплет меня и щиплет, как курчонка, — обиженно обратился к Наде Василий.
— А ты слушай. Не перебивай оратора, — деланно строго прикрикнул Семен. — ...И захотелось тому подлюге Стрюкову Надю в гимназию определить. Пожалуйста! А Надьке только того и надо: как пошла, как пошла, как поперла, всех других обогнала! И вдруг, что ты думаешь? Стрюкову понадобилась прислуга в Петроград. Для дочки, для Ирины Ивановны. Марш, Надька, хватит ученья! Вот так. Понял?
Василий ничего не ответил, только молча взглянул на Надю.
— Было, Василий. Было, — подтвердила она.
— И больше никогда такого не будет! — твердо произнес Семен и всей пятерней нажал басовые клавиши.
— Слыхал, Василий? Как думаешь, правильно он говорит? — не скрывая легкой усмешки, спросила Надя.
— Не наше дело. Может, и правильно. Как тут узнаешь? — неохотно откликнулся Василий.
— Шел бы ты к нам да потолковал с Петром Алексеевичем по душам и еще с кем из командиров — сразу бы все в голове прояснилось. Говорю тебе потому, что на себе испытала...
— Тоже мне — сказала, — засмеялся Семен. — Он в Соляной городок топать собрался, кулакам прислуживать!
По лицу Нади промелькнула тень.
— Правда? — Поняв, что Семен не шутит, Надя подошла к Василию и, глядя ему в глаза, с сожалением сказала: — Зря, Вася, ой как зря!
В ее голосе Василий уловил тревогу и беспокойство. На душе у него потеплело. Может, и вправду остаться? Послушать их, жизнь должна повернуться. Кто знает, куда она еще повернется... И все же они себе не враги, Надька и Семен. Да и нету такого человека, чтоб себе хотел худа. Вот если бы наверняка знать, что здесь ему положена удача, тогда зачем переться в Соляной городок?! И думать бы не думал. Но, с другой стороны, поступи к ним, сразу винтовку в руки и — айда в бой! Может, только и жил... Атамановы казаки тоже небось не для того воюют, чтоб свои головы под пули подставлять, возьмет на мушку, тюкнет в голову и поминай, как звали. Нет, кому не терпится, пускай себе воюют, а ему война совсем без надобности. И опять же — письмо Ивана Никитича! Такое славное письмо человек выдал! Не кто-нибудь рекомендацию дает, а сам Стрюков! Да с этой бумажкой можно самое лучшее место сыскать — никому и не приснится. Оно, конечно, может все и по-другому обернуться — в Соляном городке никто для тебя сала с маслом не припас, как придешь ни с чем, так ни с чем и в обрат потопаешь. Все ж попробовать не мешает. А останься тут, сразу же на глаза хозяину попадешься. «Ты что же, — скажет, — такой-рассякой, хвостом крутишь, то сюда кидаешься, то туда? Или не знаешь, к какому берегу причалить?» А возможно, сейчас ни слова не скажет, а когда белые вернутся, коленкой так наподдаст, места не найдешь... Вот кабы знать наперед, куда она, жизня, направится!
— Заснул, что ли? — окликнул его Семен. — Или размечтался, как буржуйские пышки будешь молотить? Твое, конечно, дело, но ты попомни мое слово: придет время, не простишь себе такую оплошность, спохватишься, да не вернется.
— Ну и пускай, — набравшись храбрости, сказал Василий. — Я живу себе помаленьку, никому не мешаю...
Семена начинало разбирать зло — не доходят до Василия добрые слова, отскакивают, как горох от стенки.
— Вот такие, как ты, поперек дороги у нашей революции лежат. Ты можешь себе представить?
— Ну и неправда! — возмутился Василий. — Ты, Сень, на меня совсем навалился и зряшное говоришь.
— Не обижайся, Василий, — вмешалась Надя. — Он тебе как лучше хочет.
— Так я разве чего? — подобрел Василий. — Я ничего. И еще есть у меня просьба к тебе, Надежда, и опять же к Семену, — он просяще глянул сначала на Надю, потом на Семена. — Тут у меня кой-чего остается из одежки, потому как пешком ударюсь в Соляной.
— Замерзнешь к чертям, мороз-то вон какой.
— Ничего, Сень! У меня есть валенки. Правда, подшитые, ну, а как новые... Так я оставлю у тебя, — обратился он к Наде, — свой шухер-мухер? На сохранение.
— Ну, конечно, — согласилась Надя.
