Когда Надя вышла от Козлова, на улице бушевала метель, ветер гнал густые тучи колючего снега.
Надя шла против ветра, не замечая его, шла медленно и ни о чем не думая.
Очутившись у ворот стрюковского дома, она остановилась, огляделась, соображая, зачем же шла домой, и тут в памяти в какое-то короткое мгновение сразу возникло все то, что произошло в ревтройке; но, странно, оно вспомнилось как что-то давнишнее, смутное, происшедшее с ней, но не с нынешней, а тоже давнишней, и нисколько не касающееся ее теперешней, стоящей у калитки перед домом, где находится штаб. Впервые после встречи с Козловым она подумала о том, что должна немедленно решить, как ей быть дальше. Хотя Надя и сказала Козлову, что проживет без отряда, сейчас она чувствовала себя, как никогда, одинокой и не знала, что предпринять, где искать выход.
Может, все-таки поговорить с Кобзиным? Только не просить, — мол, не сердитесь, Петр Алексеевич, сама понимаю, как плохо поступила, и так далее, а просто рассказать ему все-все?
С таким решением Надя и вошла во двор. Часовой у калитки беспрепятственно пропустил ее, только спросил, не замерзла ли в такую метелицу, и, весело подмигнув, сказал:
— А то могу со всем моим удовольствием погреть. Полушубком не только двоих — троих укутать можно.
— Мне сегодня без полушубка жарко, — ответила Надя. — Ты лучше вот что скажи, Петр Алексеевич у себя?
— С утра уехал. Обещал вернуться к вечеру... А у тебя гости! — Увидев удивление на ее лице, часовой таинственно сообщил: — Бабаня к тебе пришла.
— Правда?
Надя обрадовалась. Она не виделась с бабушкой Анной с тех самых пор, как старуха вместе с Ириной уехала из дому и потом поселилась в монастыре. Надя не раз пыталась пробраться туда, но в монастырь посторонних не пускали боясь, как бы посетители не занесли тиф. По крайней мере так было сказано Наде. И вдруг бабушка Анна явилась сама! Даже не верилось!
Надя со всех ног бросилась в свою комнату. Там было натоплено, прибрано. Бабушка Анна сидела у стола и мыла картошку.
— Бабуня! — вскрикнула Надя и, не раздеваясь, как была в платке в шубейке, кинулась к ней.
Когда первый порыв радости прошел, бабушка стала расспрашивать Надю, как ей живется при новых властях, не обижают ли...
Случись эта встреча еще вчера, у Нади было бы чем похвалиться, порадовать старуху: ей доверили большое, важное дело; а сегодня она не находила слов — не рассказывать же ей, в самом деле, о том, что вытурили из отряда. Но и обманывать не хотелось, и Надя промолчала.
Пытливо поглядывая на нее, бабушка Анна завела разговор о другом — стала рассказывать, как живется в монастыре.
— Тишина там и благодать. И богу есть когда помолиться. Работать, конечно, и в монастыре надо, ну, так разве можно жить на белом свете не работаючи? И порядок там настоящий: мать игуменья строгая, никому спуску не дает. В миру, говорят, не то княгиней была, не то и еще бери повыше. А народу сколь в монастырь просится — конца-краю нет. И бабы, еще совсем молодые, и девки не хуже тебя, а уж старух — сосчитать невозможно! Так оно и понятно: голодно, холодно, страждущих множество, а деваться некуда, вот народ и валит валом. Помарать с голоду кому охота?
— И берут? — поинтересовалась Надя.
— Совсем мало. Только девок, молодых да здоровых. И то с большим отбором.
— А я приходила к тебе, бабуня. Даже в калитку не впустили! В оконце поговорила со мной монашка. Ни в монастырь, говорит, ни обратно никого не велено пускать.
— Истинная правда, все как есть, — подтвердила Анна. — Окромя как по нужному делу, и то с благословения матушки игуменьи, ни один человек за ворота не выходит.
— Ну, а ты как выбралась?
— А что я? Тоже по делу. От самой настоятельницы. Нас, должно, человек десять старушек, а то и больше, послала она к мирянам со своим благословением и упредить такожде, что вскорости, в воскресенье, пойдем крестным ходом от самого монастыря и по городу. Чтоб люди знали и встречали.
Заметив, что Надя, слушая ее, думает о чем-то своем, бабушка Анна сказала:
— Ты от меня чего-то таишь, внученька. Должно, плохо тебе, а сознаться не хочешь. Или я тебе чужая, или добра не желаю? Я с тем и зашла к тебе, чтоб помочь, ежели что...
— Ничем ты мне, бабуня, помочь не сможешь... — начала было Надя и замолчала.
— Аль беда какая случилась? — насторожилась Анна.
— Никакой беды, бабуня... Просто уйти мне отсюда надо.
— Притесняют или что?
— Не в этом дело.
— Ежели так, айда со мной в монастырь!
Надя через силу улыбнулась.
— Да я, бабуня, пока что не собираюсь в монашки.
— А разве тебя кто неволит к святому постригу? Небось думаешь, как в ворота монастырские вошла, так уже сподобилась монашеского чину? Люди допрежь в трудницах походят, послух примут, а уж только потом, коли бог сподобит, и на стезю праведную встают.
— Ты вроде бы совсем по-монашески говорить научилась. Все слова какие-то старинные, — подметила Надя.
— На церковный лад. С кем поведешься, от того и наберешься. Сама-то я не замечаю. Сказала, ну и сказала, бог с ним. А насчет моего совета ты бы подумала: в трудницы монастырские. Как оно дальше пойдет, видно будет. Что касаемо работы — сидеть сложа руки не приходится, весь день на ногах.
— У Стрюкова зато ты много сидела.
— То-то и оно, — согласилась бабушка Анна. — Только, я тебе скажу, ни о пище, ни о питье в монастыре думать не приходится. Живешь на всем готовом. Приняли бы меня, старую, навек бы там осталась. Не оттого, что жизнь повстречала хорошую, а место костям нашлось. Ну, а тебе-то совсем другая стать, пересидела бы пока что; вся эта смута, сказывают, недолго будет.
Надя задумалась.
— Не возьмут меня, — не без сожаления сказала она. — Да Ирина Ивановна первая бунт поднимет.
— Что ты?! Никто даже слова противного не скажет! — горячо возразила Анна. — Все обговорено. Я даже с матушкой игуменьей толковала. А допрежь того с Ириной Ивановной советовалась. Спервоначалу и слушать не стала, на дыбки взвилась. Потом подобрела: «Ежели что, давай, — говорит, — веди, а то там с красными совсем может с путя сбиться».
— Что же это Ирину так круто повернуло на путь истинный? — насмешливо спросила Надя.
— А ты, Надечка, тому диву не давайся. Ее и узнать-то нельзя, совсем смиренная стала, — с искренней убежденностью, радостно сообщила Анна. — И созналась мне однажды, что есть, говорит, такая дума, может, насовсем в монастыре остаться, в стороне от мирских греховных дел и суетности.
— Что-то не очень верится, — возразила Надя. — Ну, да то ее дело. А вот я, если можно, и в самом деле пойду с тобой, бабуня. Не все ли равно, на кого работать — на игуменью или же на Ивана Никитича? Деваться мне, бабуня, некуда.
— Ну, ежели так, то и собирайся. Опять вместе будем, вот и слава богу, — обрадовалась Анна.
Увидев на вешалке солдатскую шапку с красной лентой и серую шинель, она подошла поближе, взяла в руки полу шинели, пощупала.
— Чье?
— Мое.
— Так во всей этой амуниции и ходила по городу?
— Надевала.
— Туда с собой не бери, — решительно заявила старуха.
— Я и сама понимаю, — согласилась Надя. — Да и вообще не хочу брать ничего лишнего. Пускай
