флаг. На тротуаре стоял пулемет, рядом с ним пулеметчик. Несколько лошадей было привязано у коновязи; там же топтались красногвардейцы.
— Прибыли, — сказал комендант. — Прошу за мной.
Поднялись на второй этаж.
Комендант распахнул дверь в помещение, откуда доносились голоса.
— Входи, — сказал он и пропустил Надю вперед.
Надя увидела большую комнату. Вокруг стола сидели, может, десять, может, двадцать человек. Наде показалось — множество народу. Видимо, у них шел о чем-то горячий разговор или спор, вдруг прервавшийся с их приходом. Из-за стола навстречу Наде поднялся пожилой худощавый человек.
— Вот она, гостья, — сказал комендант станции, обращаясь к нему, и отошел в сторону.
— Значит, из Южноуральска?
— Да, — коротко ответила Надя и пояснила: — Мне нужно комиссара Дробышева.
— Я и есть Дробышев, — приветливо улыбнувшись, отрекомендовался он.
Как на единственного знакомого, Надя вопросительно взглянула на коменданта станции.
— Так точно! — кивнул он, поняв ее молчаливый вопрос. — Комиссар Дробышев, без подделки.
— Вам письмо. От Петра Алексеевича Кобзина.
Надя сняла шубейку, осторожно отодрала заплатку, пришитую к карману, и достала оттуда свернутую в трубочку бумажку.
— Вот!
Дробышев внимательно прочитал.
— А на словах что-нибудь он велел передать?
— Я скажу...
— Пожалуйста, давай к столу. Вот тебе стул.
Надя смутилась.
— Петр Алексеевич... велел, чтобы я лично вам.
— Ничего, ничего, говори при всех, это все свои люди: командиры и комиссары, все члены партии. Ты тоже партийная?
Надя почувствовала неловкость.
— Нет. Я не...
— Ничего, ничего, тушеваться не надо, — успокоил Дробышев, — у тебя все еще впереди. Ну, давай рассказывай.
Надя подошла к столу.
Если вначале ей показалось, что здесь собрались люди пожилые, то сейчас, окинув быстрым взглядом присутствующих, она увидела, что среди них много молодых ребят, таких, как Семен Маликов, Алибаев, Сергей Шестаков...
Надя смущенно помолчала, не зная, с чего начать. В памяти встала последняя беседа с Кобзиным, его наказ, его слова... Вначале нерешительно, потом все смелее, она заговорила о Южноуральске, рассказала все, что знала: что он со всех сторон окружен белыми, что горожане бедствуют, что голод, холод и тиф прямо-таки косят людей. Рассказала о том, что в отряде нет оружия, что каждый патрон на учете.
— Недавно Петр Алексеевич разговаривал по телефону с товарищем Лениным. Товарищ Ленин сказал, что в Петрограде и в Москве тоже голодают, и просил помочь революционным рабочим. Он советовал отобрать хлеб у кулаков и у тех, кто умышленно его прячет. Красногвардейцы нашли хлеб купца Стрюкова, в монастыре нашли. На днях в Москву будет отправлен эшелон с зерном. — Надя помолчала. — И еще просил Петр Алексеевич передать вам, что товарищ Ленин советует и даже требует, чтоб местные красногвардейские отряды еще до весны перешли к активным действиям против белых, чтоб перехватили у них инициативу, не только не дали им наступать, а повели сами решительное наступление. И это очень важно.
До центра дошли слухи, будто белые хотят разбить на месте красногвардейцев и двинуть казачьи полки на Москву и на Петроград, а этого никак нельзя допустить... Вот обо всем этом и просил передать Петр Алексеевич. И еще просил он красногвардейцев Заорья собраться с силами и ударить по белякам отсюда — с Заорья, потому что, похоже, они стягивают войска и собираются захватить Южноуральск.
Надя говорила около часа.
Во время ее рассказа в комнате стояла полная тишина. И на кого бы Надя ни взглянула, она видела внимательные и сосредоточенные лица, напряженно следящие глаза.
— Вот и все, — наконец сказала она и села.
Посыпались вопросы. Их было столько, что Надя еле успевала отвечать.
— Ну, а как же ты пробралась к нам? — спросил Дробышев. — В Крутогорине беляки, у них там отряд контрразведки.
— Я знаю. Они меня забирали, потом выпустили.
— Да не может быть! — удивился Дробышев.
— Как же ты вырвалась?
— Ну молодчина!
— Допрашивали? — спросил Дробышев.
Надя все рассказала, вспомнила, как напугалась Коняхина, а вспомнив о нем, сообщила, зачем послал Стрюков своего приказчика.
— Поздно спохватился господин Стрюков, — не скрывая радости, сказал Дробышев. — Вот товарищ Алимзянов со своим отрядом весь стрюковский скот реквизировал. Мясцо теперь в надежных руках.
— Все забирал, — сказал молодой бритоголовый казах. — А этого Коняхина мы знаем, Стрюкова хорошо знаем. Табунщиком я работал у господина Стрюкова. А Коняхин плохой человек, он мог тебя кончать. Говоришь, бежал от него? Якши! — Он подошел к Наде и похлопал ее по плечу. — Молодца, ай молодца!
— А не заметила, в Крутогорине много их, беляков? — спросил кто-то.
— Нет. Не заметила... Ведь меня прямо с поезда — и в контрразведку. Ночь. Темно. Там, в контрразведке, — человек двадцать, наверное. Казаки и солдаты.
— Ты долго была в Крутогорине?
— Долго, мне показалось — вечность.
— Сколько суток? — спросил Дробышев. — Сутки, двое?
— Да нет. Меня ссадили с поезда, и с ним же я опять уехала.
— Это, братцы, и есть та самая деваха, моя спутница. Это она с коня да на поезд, — сказал широкоплечий командир с кудлатой головой и пышными усами. В отличие от других у него не было красной ленты.
Надя давно заметила его. Он пристально посматривал на нее, и под его усами таилась добрая улыбка.
Кто он? Откуда ее знает? Спутница? В тамбуре был один, но тот — белогвардеец... А этот очень похож на него.
Слова командира произвели на всех сильное впечатление. Задвигались стулья, и люди потянулись к Наде с рукопожатиями, а она не понимала, за что же ее хвалят, с чем поздравляют.
— Ты, соседка, меня узнаешь? — громогласно спросил богатырь.
И только сейчас, по этому могучему грудному голосу Надя окончательно убедилась, кто он.
— Так мы же вместе ехали! — обрадовалась она.
— Вместе. Вместе отбивались от беляков.
— Это я-то отбивалась? — засмеялась Надя. — Спасибо вам. Если бы не вы... — начала было она.
— Теперь я понимаю, к какой тетке ты ехала, — подмигнул богатырь.
— Если бы вы только знали, как я вас боялась.
— Что? Больно страшный?
— Да нет, погоны на вас были и кокарда. Думала, беляк.
Надя освоилась и чувствовала себя словно среди давно знакомых людей.
— Ты когда же собираешься домой? Когда тебе велел вернуться Петр Алексеевич? —
