Клим без промедления согласился, и они кинулись к Слайковскому. Конечно, ведь именно Слайковский, после их давнишней ссоры с Егоровым, стал его закадычным приятелем, он должен что- нибудь знать!
Слайковский жил довольно далеко, и, запыхавшись, они несколько раз сменяли бег шагом. На ходу заскочили в уже безлюдный трамвай и спрыгнули, проехав пару кварталов. Они совсем забыли, что в субботу в классе шептались о вечеринке, которую устраивали у Слайковского, и показалось нелепостью, почти кошмаром, когда из растворенных окон второго этажа до них донеслись веселые возгласы и разухабистая песенка:
— Гады! — прошипел Клим, рванув дверь парадного.
...Женькин отец уехал в командировку, мать дежурила в клинике. Шел двенадцатый час, и вечеринка была в полном разгаре. Стол с закусками и пустыми бутылками из-под вина и водки отодвинули к стене, и в тот самый момент, когда Клим и Мишка стали ломиться в двери, Джек Слайковский с Впадиной демонстрировали шикарный танец «буги-вуги», детально изученный по трофейным фильмам.
Лиле еще никогда не доводилось веселиться в подобных компаниях, здесь было столько маняще- запретного, от чего так строго оберегала ее мама!.. Она не однажды порывалась домой, но ее удерживал Красноперов: «Ну еще хоть немного»... Но дело было не столько в Красноперове, сколько в одном юноше, которого Лиля видела впервые. Он пил очень много, больше всех, но не пьянел, только продолговатое лицо его с узким подбородком делалось все бледнее, и на нем все ярче выделялись пронзительно-зеленые глаза и черная челка, острым клином упавшая на низкий лоб. Шутов — так его звали— пришел с фотоаппаратом и всех фотографировал — сначала за столом, потом — кому как хотелось, но когда к нему обратилась Лиля, насмешливо сказал, что пленка уже кончилась. Он — единственный — ни разу не заговорил с ней и вообще не смотрел в ее сторону, хотя танцевал со всеми без разбора и даже — как будто нарочно — выбирал самых некрасивых...
Было здесь еще несколько девочек, а из ребят — Лешка Мамыкин, задира и буян, и скромница Михеев, которого как-то случайно, надеясь, что он не придет, пригласил Женька — но Михеев пришел и не только не нагнал скуки, но выяснилось, что он даже умеет рассказывать анекдоты — правда, без «соли» — и танцевать. Но Лилю никто не интересовал так, как этот загадочный Шутов, и она, поглядывая на часы, все ждала, что он подойдет к ней, и тогда она так его обрежет.
Пока Слайковский и Впадина откалывали «буги», она подыскивала благовидное объяснение для матери, потому что сейчас уже почти двенадцать, и дома ей учинят допрос с пристрастием. В это время зазвенел звонок. Его расслышали не сразу, а он звонил непрерывно, протяжно, казалось, вот-вот он захлебнется собственным звоном, и что-то щемящее, тоскливое было в этом тревожном звоне, как в далеком зове человека, попавшего в беду, и потом раздался стук, отрывистый, частый, нетерпеливый.
Все застыли.
Кто-то нерешительно промямлил, что явились чьи-нибудь родители... У Слайковского метнулась мысль: уж не мать ли вернулась с дежурства?.. Лиля охнула и вцепилась в Красноперова. Михеев — на всякий случай—принялся торопливо прятать бутылки за тумбочку с радиолой.
— Не тушуйтесь, ребята,— сказал Лешка Мамыкин и, уронив по пути стул, отправился открывать.
По его дружески громким приветствиям, долетевшим из передней, стало ясно — опасности никакой! Все дружно и облегченно вздохнули, когда в комнату вбежали Бугров и Гольцман.
— Веселитесь? — бешено крикнул Клим, выкатив глаза.— А там человек погибает!
— Какой такой человек? — спросил Слайковский, подходя к нежданным гостям и еще продолжая радостно улыбаться.
Бухая сапогами, Мишка двинулся к радиоле, выключил пластинку.
Их окружили плотно и слушали — кто с недоверчивым сочувствием, кто с боязливым любопытством. Клим заметил, как вдруг обвисли плечи у Слайковского и как захлопнул он свои егозливые глазки — а когда снова их открыл, в них был страх.
«Он все знает!» — подумал Клим и, подступив к Женьке, выдохнул ему прямо в посеревшее лицо:
— За что арестовали Егорова?
— А я тут при чем! —сказал Слайковский ослабевшим голосом и, приняв безучастное выражение лица, оглянулся вокруг, словно ища поддержки. Мишка схватил его за лацкан, тряхнул, крикнул в ухо.
— Врешь! Ведь знаешь!..
Слайковский вжал в плечи голову, оскорбленно заморгал:— Ну и знаю, ну и что? И все знают!..
— Что все знают? — Мишка продолжал ожесточенно трясти Слайковского, будто желая вытряхнуть из него внятный ответ.
— А то, что ваш Егоров карточками спекулировал! Карточки на базар таскал, ворованные карточки, вот что!
— Вре-е-ешь...— в один голос протянули Мишка и Клим.
— А вы... Вы-то чего притворяетесь, будто не знали?— злорадно ощерился Слайковский.— Кому барыши в карман шли? Кто с ним на Яву бежать собирался — я, что ли?
— Постой, погоди...— с трудом соображая, проговорил Клим.— Погоди... У него же знакомый большевик есть, на Трех Протоках. Который в гражданскую... Он ему три тысячи...
— Чего ты плетешь! — засмеялся Слайковский, обретая обычное нахальство.— Какой там еще большевик? Барыга был, а не большевик — он карточки где-то тибрил, а Егор...
— Был большевик! — упрямо сказал Клим.— Егоров сегодня к нему на весь день уходил!
— К нему? А на базар, карточками торговать — не хочешь? — Слайковский отрывисто захихикал.— Там, на базаре, его и цапнули!
...Они не знали всего, что знал Слайковский.
Не знали, что Егоров прошлой ночью добыл из бумажника захмелевшего квартиранта десять карточек, и что Слайковский, как и прежде, далеко не бескорыстно, помог сбыть их Егорову в базарной толпе; не знали, что когда у Егорова в кармане набралось около трех тысяч, Слайковский предложил ему поделить выручку поровну, и что они подрались и рассыпали деньги, и тут Слайковскому удалось улизнуть, а Егорова арестовал милиционер.
Ни Клим, ни Мишка не знали ничего этого — они поняли самое главное и оглушенно переглянулись.
Нет, Слайковский не врал. Врал Егоров. Зачем?.. И как они могли ему поверить? Только теперь Клим ощутил всю наивность вымысла Егорова. Очевиднейшую, потрясающую наивность, которую не замечали прежде, когда им так хотелось в нее поверить, поверить, что кто-то — сильный и добрый — оценит их ослепительную мечту и поможет им! Но Егор, Егор...
— Эх, вы...— нарушил тишину Лёшкин голос.— Тоже, нашли, с кем связываться...
Вечно сонные заплывшие глазки Мамыкина с грустным удивлением скользнули по Мишке и остановились на Климе.
— Набрехал он вам с три короба, а вы...
— Так вы все-таки хотели уехать на Яву? — осуждающе спросил Михеев.
— Как же, нам известно, на какую они Яву хотели!..— потешался Слайковский, и в тон ему, и еще громче, закатывался Впадина, и оба они перемигивались так, будто им действительно известно что-то особенное...
Едва Лиля увидела Клима, как в ней вспыхнула еще не погасшая обида. Ее кукольное личико порозовело от мстительного гнева:
— Еще идейными прикидываются! А сами?.. Всех обманывают! Даже этого... Вашего Егорова... Сами
