Он так долго вытирал ноги о вязаный половичок в прихожей, что Мишка, стыдливо посмотрев на свои сапоги, с которых снег стаивал прямо на чисто выскобленный пол, предостерегающе усмехнулся:
— Осторожней, дыру протрешь.
— Ничего,— сказала Майя,— я другой принесу.
И все рассмеялись так, будто были знакомы уже много лет.
Когда они вошли в комнату, небольшую, заставленную громоздкой старой мебелью, и от этого очень тесную и очень уютную, Кира сидела за столом, прикрытым бахромчатой скатертью, а сверху — газетой, и что-то писала в тетради, поглядывая в учебник с алгебраическими задачами. Еще на пороге Клим остановился и, не в силах сдержать глуповатую улыбку, сказал:
— Это мы.
— Привет,— сказала Кира сухо, как будто вместо «привет» произнесла «очень жаль».
Она захлопнула книгу и нахмурилась.
Клим растерялся. Он не ждал такого ледяного приема и почувствовал себя виноватым в чем-то. Однако сегодня глупость перла из него напролом. Прочитав заглавие «Сборник конкурсных задач по математике», он спросил снова:
— К приемным экзаменам готовитесь?
— Готовимся,— сказала Кира.— Мы ведь не гении.
Отвечала она отрывисто, небрежно роняя слова.
— Да садитесь же, садитесь,— хлопотала Майя, пытаясь замять неловкое молчание. Потом она и сама села, нервно теребя кончик толстой косы и украдкой кидая на Киру укоризненные взгляды.
Конечно, самое простое было подняться и уйти, но Климу стало жалко Майю. Она-то тут при чем, она-то ждала, готовилась, ей, наверное, интересно — все-таки сочинители, артисты. А эта сидит в каком-то коричневом старушечьем платье, валенках, да еще платок себе на плечи набросила — и делает вид, что ей помешали. И правда: синий чулок!
— Ну так вот,— сказал он официальным тоном,— у нас возникли некоторые проблемы, и в частности — женская психология. Нас интересует, как происходят объяснения в любви. Мы в этой области не специалисты и хотим, чтобы вы нам помогли.
То ли выражался он неясно, то ли вопрос его показался неожиданным, но у Майи медленно пополз по крутым скулам румянец, а Кира сломала карандаш и строго сказала:
— Что такое?
— Видите ли,— поспешил объяснить Клим,— у нас в пьесе выведено несколько женских персонажей — школьников, конечно,— и одному из этих персонажей другой персонаж — разумеется, мужской,— объясняется в любви. И вот нам требуется узнать, как это происходит на самом деле, тут нам не хватает кое-каких мазков, и мы пришли...
— Вы пришли, чтобы говорить нам пошлости? — Кира отшвырнула карандаш, он скатился со стола на пол.
— Почему же пошлости?..— искренне огорчился Клим.— Еще Вольтер сказал: пьеса без любви — это жаркое без горчицы...
Он был готов... Он был готов на все, только бы Кира не смотрела на него такими уничтожающими глазами! Но его выручил Игорь.
— Ладно,— проговорил он, сдержанно улыбаясь,— пока отложим этот вопрос и давайте читать пьесу.
Читал Мишка — в качестве признанного артиста. Он тоже очень волновался и через пару страниц охрип. Майя принесла ему воды. Мишка выдул целую кружку. Клим насупился. Это его-то заподозрили в пошлости?.. Вот тебе и психология, чтоб ее черт...
Он знал пьесу наизусть и от нечего делать принялся рассматривать комнату. Она была чистенькая, светленькая и — под стать Майе — очень живая, наверное, из-за цветов, которые стояли на комоде, застланном белой скатеркой, и на окошках — яркие пунцовые соцветия рдели на фоне загравированного морозом стекла,— и над столиком с учебниками и бюстиком Чернышевского висела в рамке засушенная зеленая веточка, и даже к стене, над кроватью, была прибита полка, на которой кустилась веселая, кудрявая травка, широко, и густо раскинув тоненькие стебельки, похожая на весенний холмик. А над ним, над этим холмиком, находился портрет мужчины в солдатской гимнастерке с приятным, открытым лицом татарского склада; наверное, Майин отец, хотя выглядел он молодо, но сам портрет — старый, на гимнастерке нет погон. Меж цветов на комоде тоже стояли фотографии, на многих была Майя.
Он понемногу успокоился, наблюдая, как внимательно слушает она Мишку и как смеется, приговаривая:
— Ах, нет, не могу!
Щеки у нее разгорелись, карие глаза блестели.
Клим принципиально не замечал Киру, но в конце концов не удержался и, покосившись, заметил, что и она слушает пьесу, прикусив маленькую нижнюю губу, как будто продолжает сосредоточенно решать задачу. Правда, он повторил про себя, что ему совершенно безразлично ее мнение, но вот Мишка кончил, вытер со лба испарину, и Майя сказала:
— Мне понравилось... Даже очень... Как у настоящих писателей... Только не слишком ли резко, как ты думаешь, Кира?
И снова, как тогда, в саду, все посмотрели на Киру, и — как и в тот раз — Клим ощутил где-то в самом сердце тревожную, напряженную тишину, как перед приговором.
— Эх, мальчишки,— сказала Кира, помолчав, и, зябко передернув плечами, закуталась в платок,— не так все это надо было написать... Не так!
Ну вот, ничего иного он от нее и не ждал...
— А как же? — иронически спросил он, переглянувшись с Игорем.— Может быть, вы нам подскажете, как надо было написать?
Но теперь, когда он хотел ее обидеть, она не обиделась, она просто не обратила внимания на его иронию и ответила не сразу. Она поднялась, походила перед столом, шурша по полу мягкими валенками; глаза ее сузились, ушли в себя, и не раньше, чем ей стала совершенно ясна какая-то мысль, она заговорила решительно и жестко:
— У вас на одного отрицательного героя — десять положительных. И не в том беда, что их десять, а в том, что ведь они только и делают, что объясняют друг другу, какие они хорошие и какой Забурдаев плохой... Но это же все понятно с самого начала! И главное не в этом, главное — эти десять ничем не лучше Забурдаева! Даже хуже. Забурдаев по крайней мере честный человек. По своему честный. А они — лицемеры. И все их разговоры про честь, долг и мировую революцию — тоже одно лицемерие. Потому что они ничего не делают, а только болтают.
— Они же перевоспитывают,— наставительно заметил Мишка.
— Да не верю я, будто они кого-нибудь перевоспитают! — воскликнула Кира, возбуждаясь.— Не верю — и все! У вас только Забурдаев и действует, вытворяет всякие гнусности, а остальные стоят в сторонке и рассуждают. А если бы вдруг они даже перевоспитали Забурдаева — ну и что же? Одним болтуном больше! Ведь сами-то они живут скучно, нудно, никчемно, только красивые слова произносят.
— Но чего же вы хотите от комедии?..— самолюбиво усмехнулся Игорь.
— Чего? Да чтобы, вы выстегали заодно с Забурдаевым ваших положительных героев, потому что все зло в таких, как они!
— Не понимаю,— сказал Клим.— Ведь мы хотели высмеять...
— Таких, как Забурдаев? Да вы подумайте: сколько их в каждой школе? По пальцам перечесть! Им, беднягам, и от учителей достается, и на собраниях их склоняют и спрягают... А остальные? Остальные чувствуют себя чуть не святыми! Еще бы, они — «средние ученики»! Двоек у них нет, учителям не грубят, примерные комсомольцы!
Клим с удивлением отметил, что ведь это же его собственные мысли, только в пьесе они с Игорем выпустили весь запал по Забурдаеву, то есть Шутову, а ведь...
Как бы продолжая его нить, Игорь сказал:
— Америку открыл Христофор Колумб. Все, что вы излагаете, нам известно. Мы просто ставили перед собой другую цель, и думаем, что она тоже полезна...
