шагами.
— Кампанелла мечтал о Государстве Солнца, а его бросали в подземелье, морили голодом, зверски пытали — была такая специальная пытка, «велья», ее никто не выдерживал, она длилась сорок часов — но Кампанелла все выдержал и не сдался...
А за стенами тюрьмы тридцать лет изо дня в день вставала заря, пели птицы и «обыкновенные люди» скулили о своих несчастьях и вымаливали у попов местечко в раю...
— Но в конце концов,—сказал Игорь,— Кампанелла был только утопист, мечтатель...
— Ложь! — воскликнул Клим, загораясь.— Он не был только мечтателем! Кампанелла не упускал ни одной возможности начать борьбу! Но «обыкновенные люди»... Однажды он и его друзья чуть не подняли в Калабрии восстание. У них было все готово: оружие, им обещала помочь турецкая эскадра. Они бы смогли освободить Калабрию от испанских солдат и инквизиторов — но вокруг были «обыкновенные люди», им было трижды наплевать на Республику Солнца,— и они предали Кампанеллу. А когда им приказали его пытать — они пытали. А когда их самих пытали — они снова и снова, предавали Кампанеллу и его друзей, спасая свою шкуру. Потому что они были не героями, они были «обыкновенными людьми». И всякий раз предавали и губили великие идеи и дела, а кампанеллы умирали в тюрьмах, на гильотине, в Сибири!..
— Как же вы можете,— резко оборвал он самого себя,— как же вы можете говорить о каких-то обыкновенных и необыкновенных?.. В необыкновенную эпоху никто не имеет права быть обыкновенным! Да, Кампанелла, да, тысячу раз— Кампанелла, чтобы вся планета стала. Государством Солнца!
Он остановился, исподлобья оглядел всех, как бы спрашивая, кто и в чем еще может быть с ним не согласен?
— Да...— пробормотал Мишка, первым нарушив тишину.— Ты это здорово... Про Кампанеллу... И вообще... Черт...— он опять зачем-то снял очки и начал протирать стекла.— Только вот кто сумеет... У кого хватит сил... Оказаться таким вот... Кампанеллой... А не... Да, кто сумеет?
Мирно тикали ходики, показывая двенадцать.
— Да, кто сумеет?...— эхом откликнулось у Майи в сердце.
Не отрываясь, как бы вслушиваясь в саму себя, смотрела она туда, где раньше сидел Клим,— поверх багряного цветка, четко выступавшего на морозном узоре.
Там, за окном, тонко посвистывая, по-прежнему бесилась метель.
8
С тех пор, как потерялась моя тетрадка, у меня исчезла охота вести дневник. А сейчас вот не могу. Просто не могу быть одна. Хочется с кем-то говорить долго-долго и о таком, в чем сама себе никогда не признавалась...
Но помилуйте, уважаемая Кира Чернышева, вы ли это?..
Ведь всем на свете давно известно, что вы — синий чулок, сухарь и так далее... И вдруг— вы вскакиваете в три ночи, чтобы сесть за эти каракули! Ведь это смешно!..
Нет, это совсем не смешно. И ты, Кирка, отлично -это знаешь. Это серьезно. Очень серьезно. Хотя еще почти не о чем говорить. Хотя еще почти ничего не произошло. И все-таки, когда мы бываем вместе, я чувствую, что это уже началось, и другие догадываются, особенно Майка... И я боюсь и не хочу, не хочу ничего этого!
Сегодня, как обычно, возвращаясь от Майки, мы простились на углу — я и ребята. И у него были такие глаза... Они не умеют лгать, они выдают его, что бы он ни думал... Наверное, я слишком резко выдернула руку из его пальцев и потом почти бежала до самого дома. И мне все казалось — он идет за мной следом.
Дома я сто раз повторила себе, что это чепуха, мне только померещилось. И вдруг увидела в окно: он медленно проходит по тротуару напротив... Постоял у телеграфного столба и повернул обратно... Да, нас тянет друг к другу, но... Но ведь когда он узнает меня лучше, узнает, какая я есть, он поймет, что мы разные люди, что он ошибся...
Я сама это почувствовала так отчетливо только сегодня, когда он заговорил о Кампанелле. Заговорил так красиво, с таким увлечением, восторгом!.. А мне хотелось возразить, сказать, что ведь на самом деле все это было, наверное, совсем не так красиво, а гораздо страшнее и... проще. Но я промолчала. Я только представила себе, какая я, должно быть, скучненькая, серенькая, трезвенькая в сравнении с ним! И еще: что я старше, много старше, чем он, а он — как ребенок, и совсем ничего не понимает в жизни...
Ребенок?.. Нет, пожалуй, это не то слово. Не то, не то...
Да, вот, вспомнила. Однажды я сидела в скверике, на Московской, возле перекрестка. Там, как всегда, было много народу. Люди толпятся, торопятся, у всех озабоченные, хмурые лица. И вдруг — вижу человека... Он переходит улицу... Не спеша, постукивая тросточкой... И улыбается. Такой доброй, светлой, безмятежной улыбкой. Один! Это ли меня поразило или что-то другое, но я вдруг поняла, какой стоит светлый, славный день, и какое яркое солнце, и как все-все вокруг живет и радуется!..
И только в следующее мгновение я поняла: ведь этот человек — слепой...
Ну и что же? Да, мне было жаль его. И все-таки весь тот день у меня было чудесное настроение. Я сама будто прозрела — увидела, как вокруг все ярко, весело, празднично! И все бродила по улицам и удивлялась: отчего другие этого не замечают?..
Но к чему это я?.. Да, я хотела сказать, что Клим... Что он подобен этому слепому... Но разве тот слепой не видел лучше зрячих?..
Нет, я чувствую, что запуталась, и сказала совсем не то, что хотела...
А может быть, и правда, хватит этой нудной философии?. Зачем думать о том, что случится когда-то? Будь что будет! Ведь если заранее все взвешивать и рассчитывать—ничего не будет! Ни-че-го! А мне хочется, чтоб было, было, было!
На полу, возле ножки кровати, лунный свет — как будто разлилась серебряная лужица... Раньше мне и в голову бы не пришло обращать внимание на такие пустяки. А сейчас вот опять зажгла лампу и решила записать...
— Да вы же просто спятили, уважаемая мисс Синий Чулок!
— Ну и пусть!..
Заглянула сейчас в то, что написала прошлый раз. И самой стало стыдно. Сплошные глупости. Я для него просто товарищ. Да и он для меня. И чего только не взбредет на ум во время бессонницы!
Мишка приволок Майке целую кипу книг по философии. Мы начали с «Анти-Дюринга». Пока — ничего страшного, хотя оказалось, что она и я — полные невежды в марксизме! А Клим?.. Когда он успел столько прочитать? Чуть не на каждой странице — его пометки...