Собрание сочинений в десяти томах. Том первый. Стихотворения

        Полными смысла, что ты детским устам доверял.
О, как со взглядом твоим себя я сообразовала,
        Как я искала тебя в гуще плененной толпы!
Там ты будешь стоять и теперь, но уже Эфросина
        Больше не выйдет игрой взоры твои веселить,
И подрастающей ты питомицы слов не услышишь,
        Что ты любовным скорбям рано, так рано, обрек.
Явятся после другие, они тебе будут по нраву:
        Ведь за талантом большим больший на смену идет.
Но не забудь обо мне! И если будет другая
        Радовать душу твою в трудной и сложной игре,
Слушаться знаков твоих, веселиться твоею улыбкой,
        Стоя всегда на местах, определенных тобой,
Если, сил не щадя, она до самого гроба
        Радостно будет себя в жертву тебе приносить,
Добрый, вспомни тогда обо мне и, хоть поздно, воскликни:
        «Эфросина, она снова стоит предо мной!»
Много б еще я сказала, но — ах! — не может, как хочет,
        Мертвая медлить, меня бог-повелитель зовет.
О, прощай, уж меня туда увлекают поспешно.
        Только желанье одно выслушай дружески ты:
Пусть непрославленной я не сойду к теням преисподней!
        Только лишь муза дает смерти какую-то жизнь.
Ведь безликой толпой парят в Персефонином царстве
        Тени тех, что ушли, не оставляя имен.
Если ж кого прославил поэт, он с собственным ликом
        Бродит, и он приобщен сонму героев тогда.
Я с ликованьем войду, твоей прославлена песнью,
        Взор богини ко мне ласково будет склонен.
И, обнимая, меня назовет она ласково; жены,
        Близкие к трону ее, знаком меня подзовут.
Будет со мной говорить Пенелопа, вернейшая в женах,
        И Эвадна, склонясь милому мужу на грудь.
Девы ко мне подойдут, умершие в юности ранней,
        Чтобы оплакать со мной общую пашу судьбу.
Если придет Антигона, сестра, которой нет равных,
        И Поликсена в тоске, помня про смерть жениха,
Как на сестер, я на них погляжу, подойду без смущенья;
        Муза трагедии их в дивной явила красе.
Также меня прославил поэт; о, пускай его песни
        То завершают во мне, в чем отказала мне жизнь».
Так говорила она; еще двигались милые губы;
        Голос ее задрожал, речь не могла продолжать,
Так как из пурпурных туч, парящих и вечно подвижных,
        Вышел спокойно Гермес, ликом сияющий бог.
Кротко поднял он жезл, указуя, и поглотили
        Тучи растущие вмиг образа оба из глаз.
Глубже ночь вкруг меня лежит, и бурные воды
        С шумом несутся теперь около скользкой тропы.
Неодолимая скорбь меня обессилила, только
        Этот мшистый утес служит опорою мне.
Рвутся струны в груди от печали; слезы ночные
        Льются обильно, а там брезжит над лесом заря.

1798

СВИДАНИЕ

_Он

Друг мой, еще одним, хоть одним подари поцелуем
        Эти уста! Почему так ты сегодня скупа?
Дерево это цвело и вчера, мы ловили лобзанья
        Тысячу раз: рою пчел их уподобила ты,
Тех, что кружат над цветами, черплют, и реют, и снова
        Черплют, и ласковый звук нежной услады звенит.
Все еще заняты милой работой. Ужели же наша
        Мимо умчалась весна, прежде чем цвет облетел?

_Она

Так, мой возлюбленный друг, мечтай, говори о вчерашнем!
        Рада я слушать тебя, к сердцу прижав горячо.
Ты говоришь, вчера? — Да, наше вчера было дивно:
        Речь затихала в речах, губы теснились к губам.
Горестен был расставания час, со вчера на сегодня
        Грустною долгая ночь для разлученных была.
Утро вернулось. Увы, это дерево тою порою
        Десять раз для меня было в цветах и плодах!

1793

НОВЫЙ ПАВСИЙ И ЕГО ЦВЕТОЧНИЦА

Павсий Сикионский, художник, юношей был влюблен в Гликерию, свою согражданку, искусную плетельщицу венков. Они соперничали друг с другом, и Павсий достиг в изображении цветов величайшего разнообразия. Наконец, он написал свою возлюбленную за работой над венком. Эта картина была признана одной из лучших его работ и названа «Цветочницей», или «Продавщицей цветов», так как Гликерия была бедной девушкой и кормилась этой работой. Люций Лукулл купил копию с нее в Афинах за два