Глава XII
Утром в понедельник, примерно за час до того, как Армиджера вопреки всем предсказаниям проводил в последний путь его угрюмый сын, Китти Норрис минуты на две появилась в суде и была отправлена обратно в камеру еще на неделю.
Во время кратких слушаний она сидела спокойно, ни разу не улыбнувшись и не глядя ни на кого, даже на Реймонда Шелли. Она покорно вставала, когда ее просили, и садилась, словно ребенок, напуганный незнакомой обстановкой и чужими, властными и капризными людьми.
Глаза ее от выплаканных слез и бессонницы сделались похожими на глубокие ямы и, казалось, занимали поллица. Она переводила взгляд с одного недоброжелателя на другого в надежде отыскать хоть узкую брешь в их сплоченных рядах. Китти не чувствовала страха, она отдалась на волю волн и терпела их удары, ибо ничего другого не оставалось. Это было грустное зрелище. Слава богу, хоть Доминик этого не видит, думал Джордж, которому пришлось выполнять неприятное поручение и доставить Китти в суд.
Весть об этом облетела весь город, и у здания собралась толпа зевак. Среди них был и одинокий репортер с фотоаппаратом, который ослепил Китти своей вспышкой, прежде чем Джордж успел защитить ее. Он должен был предвидеть, что Китти Норрис с ее машинами, нарядами и поклонниками всегда давала газетчикам повод интересоваться ею, и теперь ее имя наверняка попадет в заголовки. Ее прекрасные печальные черты оживились впервые со дня ареста, она отпрянула, не сумев отличить бестактное любопытство от оголтелой злобы, и Джордж едва успел поддержать ее. Он почти внес Китти в машину, но и там ее преследовали назойливые взгляды и ропот толпы. Разинув рот, она смотрела в зарешеченное окошко. Наконец машина тронулась и повезла ее прочь от здания суда.
— Зачем они так? — дрожа, спросила Китти. — Что я им сделала?
— Они не желают вам зла, дорогая, — ласково пояснила надзирательница, — просто им интересно. Привыкнете.
Ничего себе утешение, подумал Джордж, почувствовав, как рукав Китти касается его рукава. Он тоже страдал. Но, кажется, странные слова тюремщицы все-таки успокоили девушку. А от Джорджа она, собственно, и не ждала никакой поддержки.
— Вам нужно собраться с духом, Китти, — сказал он, помогая ей выйти из машины.
— Зачем? — просто спросила Китти, глядя сквозь него в какую-то холодную пустоту.
— Ради себя и друзей, которые верят в вас.
В горле у него запершило. Казалось, голосовые связки возмущены таким непрофессиональным заявлением. Но Китти вдруг улыбнулась. Она напрягла глаза и на миг даже увидела Джорджа. И мягко сказала:
— О да, я не должна подводить Доминика. Передайте ему, что я приму бой, когда прозвучит гонг. Разве я могу проиграть, когда он у моего угла ринга?
Что ж, угрюмо размышлял Джордж, возвращаясь в центр Комербурна, меня поставили на место, и поделом. Человек-невидимка — вот кто я такой. Должность, а не человек, да еще враждебная должность. Это больно. Джордж понимал, что рассуждает глупо, но от этого становилось еще хуже. Ревность всегда унизительна, а уж ревность к собственному сыну — унижение просто невыносимое.
Благодаря расшалившимся нервам и угнездившемуся на задворках сознания чувству легкой вины Джордж стал особенно ласковым и внимательным к Банти. Это было опасно, потому что жена прекрасно знала его и была очень умной женщиной. Но годы близости свели на нет все его хитрые потуги, сделав их по-детски наивными. Так что не стоило и стараться. Банти любила мужа и не собиралась уступать кому-либо даже толику своих прав на него.
После долгой нервотрепки, которая ни к чему не привела, Джордж частенько пробуждался от неглубокого и беспокойного сна с мучительным сознанием своей никчемности и тянулся к Банти не как к утешительному призу, а как к лекарству от мук. И она, раскрыв объятия, принимала его, даже в полусне понимая, что воплощает в себе всю женственность мира, которую, если надо, без остатка отдаст своему мужу. Чаще всего Джордж именно среди ночи охотно поверял ей свои тайны. И вот в первые часы ночи со вторника на среду он поведал ей о своем еще не очень обоснованном убеждении в том, что Армиджера убил человек, которого застрявшая без бензина Китти позвала на помощь.
— Неужели Китти не заподозрила этого? — спросила Банти. — Она не стала бы молчать, если бы пришла к такому же заключению. У нее нет причин защищать убийцу, даже если он привез ей бензин.
— Нет, конечно. Но она наверняка позвонила человеку, близко ей знакомому, которому полностью доверяла. Убийство — это не книжная головоломка, тут каждый подозревает каждого, у кого были возможность и мотив. В таком деле приходится руководствоваться тем, что ты знаешь о людях, и судить по принципу: этот способен, а этот нет. С домочадцев и друзей подозрения снимаются. И человек, который пришел на помощь Китти, не вызвал у нее подозрений. Представь себе, что ты в беде, я прихожу на помощь, а потом на этом месте находят труп. Ты допустила бы мысль, что я убийца?
— Ни за что на свете, — сказала Банти. — Но я могла бы подозревать почти каждого, кроме тебя.
— Например, Доминика? Или старого дядю Стива?
Банти вспомнила своего дядю по отцу, этого старого барашка, и засмеялась.
— Ой, не смеши меня, дорогой! Этот милый старый дурачок?
— Или Криса Дакетта, например?
— Нет. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. В беде ты доверился бы только людям, которых не мог бы заподозрить ни в чем дурном. Но если бы в последствии кто-нибудь все-таки заронил тебе в душу подозрение, разве ты не стал бы задаваться вопросами? Может, именно таким образом ты и заподозрил Китти?
— Уж и сам не знаю, — с чувством ответил Джордж. Хоть он и уткнулся носом в волосы Банти, а все же голос выдал его. Он не мог скрыть тревоги и негодования. Впрочем, обмануть Банти было невозможно, и Джордж даже не стал пытаться. — Она просто отказывается говорить об этом телефонном звонке, и все. Ей известно, что мы знаем о нем, но… нет, она не отрицает, просто притворяется, будто не понимает, о чем речь, а иногда даже не притворяется, а просто молчит и словно витает где-то, как будто нас не существует. Ни я, ни Дакетт так и не добились от нее толку. Ничего не смогли вытянуть. Разумеется, я сказал ей, что человек, которому она звонила, может оказаться убийцей. Я ее стращал, угрожал ей, настаивал, но лишь помог Китти укрепиться в своей решимости не выдать его.
— Потому что она не верит в его причастность, — сказала Банти.
— Да, не верит. И говорить с ней бесполезно. Она думает, что подставит невинного и что мы вцепимся в него мертвой хваткой, как вцепились в нее, — с горечью ответил Джордж и прильнул губами к шее жены, ища успокоения.
— А Крис Дакетт все еще думает, что это ее рук дело?
Джордж пробубнил что-то утвердительное. Он слишком устал и не мог оторваться от Банти, а посему приник к ее губам.
— Итак, начальник любой ценой хочет добиться ее осуждения, ты любой ценой стремишься изобличить кого-то другого, человека, которого Китти считает невиновным и который будет так же беспомощен, как она сама, если по ее милости попадет к вам в лапы. Неудивительно, что девочка отказывается от борьбы за себя и не желает говорить.
Джордж увидел ловушку и возмутился. Он вовсе и не желает добиться своего любой ценой, никто не обвиняет людей просто так. Необходимо кропотливо изучить все передвижения этого неизвестного лица, а уж потом…
— Если Китти не откроется тебе, почему бы не подослать к ней человека, которому она уж наверняка все расскажет? Я знаю ее гораздо хуже, чем ты… — она погладила Джорджа по щеке, и он испугался, что жена хочет усмирить его потаенную боль, хотя и надеялся, что это не так, — но все-таки мне кажется, что, если ты убедишь Лесли Армиджера расспросить ее, она может не выдержать и признаться. Возможно, я ошибаюсь, — ласково добавила Банти, прекрасно зная, что не ошибается, — но они росли вместе и, я слышала, любят друг друга.
