— Un peu[12], — осторожно согласилась Жаклин.
— Alors, madame Kirby? Madame la professeur? Madame la...[13]
— Нет, — ответила Жаклин. — Я не преподаватель. Я библиотекарь.
— Une bibliothecaire. — Альберт удовлетворенно кивнул. Он встал, взял стул, подхватил свой портфель и двинулся вокруг стола, намереваясь устроиться рядом с Жаклин. Под шум возобновившейся беседы Энди пробормотал:
— Слава Богу, кто-то еще говорит по-французски. Я уже устал быть единственным адресатом Альбертовых откровений. Впрочем, он не зря усвоил подобный стиль беседы — он получает информацию. Библиотекарь! Мне бы это и в голову не пришло!
— Неужели? — Дейна и не думала понижать голос. — Мужчины так ненаблюдательны. Я это сразу поняла. Унылая, скучная, средний класс.
— В отличие от тебя, — отрезал Энди. — Ты у нас образец любезности.
Дейна сникла. Только Энди и удавалось поставить ее на место.
Зато Альберт вошел в раж. Он перешел на английский — видно, Жаклин уже не хватало ее скудных познаний во французском. В присутствии Альберта разговор замер. Его громкий голос заглушал другие голоса, а его высказывания были настолько возмутительны, что у слушателей захватывало дух.
— Понимаете, я христианин, — объяснил он скептически слушающей его Жаклин. — Вы, наверное, думаете, что я грязный мусульманин.
— Нет, — прервала его Жаклин. — Почему же?
Но Альберт не заметил сарказма.
— Нет, я не грязный мусульманин, — повторил он и с удовольствием сделал паузу. — Я добрый христианин, истинный христианин. Я обожаю Святую Матерь Божью и всех святых. Я приехал сюда, работаю, учусь — и все ради благословенных святых. В Церкви мало хороших христиан. Сейчас мало. И нужны истинные христиане, такие, как я, чтобы Церковь стала лучше.
Жаклин взглянула на Хосе, но поддержки не получила, глаза священника ничего не выражали.
— Вы намереваетесь улучшить Церковь? — спросила Жаклин. — Каким же образом?
Альберт одобрительно похлопал ее по колену. Он явно был неравнодушен к этой части женского тела.
— Спасу святых, — объявил Альберт. — Церковь не говорит... она считает... a rennoncer les saints. Mais les historiess des saints sont incontetables. Les saints...[14]
— Ну, сел на любимого конька! — воскликнул Хосе, который не мог больше сдерживаться. Он обращался непосредственно к Жаклин, словно не замечал присутствия Альберта. — Он имеет в виду, что несколько лет назад пересмотрели святцы; и я не могу ему втолковать, что исключенные из святцев святые вовсе не отвергаются. Им по-прежнему можно поклоняться, почитать их. Но вот их жития...
— Нет, нет, ты ошибаешься, — возразил Альберт и со своим обычным тактом добавил на английском, который, как ни странно, становился более правильным всякий раз, когда он хотел возразить или нанести оскорбление. — Ты просто дурак. Церковь отреклась — вот это самое правильное слово — отреклась от старых святых. От святого Христофора, святой Варвары, les autres[15]. А они святые, это точно. Я докажу. А Римский Папа не прав, он так же глуп, как и ты.
— Мне тошно с ним соглашаться, но я никогда не прощу святому отцу, что он развенчал Христофора, — заявил Майкл, подняв глаза от своего рисунка. У него была обескураживающая привычка вмешиваться в разговор после долгого молчания и делать замечания, доказывавшие, что он внимательно прислушивался к беседе. — Через неделю после того, как он развенчал Христофора, я на своем мотоцикле врезался в дерево.
Его высказывание исправило положение. Хосе невольно улыбнулся, напряжение спало.
— Я согласен, Майкл, ты на своем мотоцикле нуждаешься в помощи всех святых. Но пересмотр некоторых житий сильно опоздал. В том, что легенды подвергли сомнению, нет ничего еретического, ведь это сделала сама Церковь. Древние богословы не знали исторического метода; они неправильно интерпретировали...
— Нет, нет и нет, — воскликнул Альберт. — Не было плохих интерпретаций. Все правда. Правда исходит от Бога, и только от Бога. Мы уже знаем правду. А еретикам нужны доказательства. Я нашел...
— Альберт, — вмешался Энди, — ну почему бы тебе не заткнуться?
Альберт расплылся в улыбке.
— Я нашел доказательства. Семь святых девственниц...
Хосе положил обе руки на стол, словно хотел, чтобы они были на виду и не вздумали против его воли совершить насилие.
— Нет никаких семи святых девственниц, — сказал он, стиснув красивые белоснежные зубы. — Есть сотни святых девственниц. Или сорок две, или девять, или вообще ни одной. Но не семь. Семь — магическое число, пережиток язычества...
— Нет, семь, — упорствовал Альберт. — Сейчас докажу.
Он вытащил из-под стула распухший портфель и начал рыться в нем.
Энди встал.
— Я смываюсь, — объявил он. — С меня хватит. Пока, ребята.
— И я, — сказала Дейна. — Сегодня у меня нет настроения рассуждать о девственности. Вернемся в библиотеку, Хосе?
Один за другим все повставали с мест и, собирая вещи, решали, кто куда пойдет. А Альберт продолжил говорить. Джин знала, что он потащится с ними и не умолкнет до самого Института. Прижав портфель к пухлой груди, он стал подниматься со стула.
Жаклин обернулась.
— Вы с нами не пойдете, — заявила она голосом, который так подействовал на Джузеппе. — Сегодня я больше не хочу с вами разговаривать. Оставайтесь здесь. Поговорим в другой раз. До свидания.
Положив руку на плечо Альберта, она заставила его снова сесть на стул. И пока все уходили, он так и сидел с открытым ртом.
Джин шла рядом с Жаклин. Через некоторое время она вдруг услышала, что кто-то тихо напевает. Она не сразу поняла, что поет благовоспитанная, исполненная достоинства особа, идущая с ней рядом. Она мурлыкала песенку, столь любимую молодыми радикалами: «Времена меняются».
— 'А бой разгорался...' — напевала Жаклин, но, поймав удивленный взгляд Джин, осеклась и учтиво осведомилась: — Я вас смущаю?
— Чего мне смущаться?
— А моя дочь всегда стеснялась. С двенадцати до семнадцати лет она никогда не ходила рядом со мной на людях.
— Но ведь вы не все время поете, правда? — спросила Джин, которой очень хотелось поверить, что это так.
— Нет, но дочь никогда не знала, когда меня прорвет. Хуже всего было на Рождество. Обожаю рождественские гимны.
— И Боба Дилана?
— И гимны Армии спасения, и немецкую лирику, и модные песенки сороковых годов. Знаю все слова. Вообще, — с гордостью добавила Жаклин, — вы еще не встречали человека, который знал бы столько бесполезных вещей.
— Не все, что вы знаете, бесполезно. Вы лихо расправились с Альбертом. — Джин взглянула на заостренный профиль своей спутницы, заметила веселую искорку в обращенном к ней зеленом глазу и добавила без обиняков: — Никак не пойму, какая вы. Сколько в вас разных людей.
— Ну, нельзя же быть такой ребячливой, — презрительно отозвалась Жаклин. — Неужели вы не знаете, что в каждом человеке уживается по меньшей мере десяток разных особей? Этим летом я себя балую и позволяю им всем высовываться, как высказался бы Майкл. Но на работе я не такой явный шизофреник.
Дойдя до ворот Института, все остановились, решая, кому куда. Оглянувшись, Джин поняла, что шедший
