предполагать самое худшее и искать Джудит Перл, как человека, подвергающегося опасности.
— Тогда за дело, — сказал Хью и поднялся, собираясь уходить.
Майлс тоже вскочил на ноги, весь воплощенная тревога, готовый бежать куда угодно. Он первым оказался бы у дверей, если бы его не застиг на месте голос Кадфаэля. Тот впервые за все время совета подал свой голос.
— Я слышал, мастер Кольер, вернее, я знаю от самой госпожи Перл, что она подумывала о том, чтобы постричься в монахини. Насколько мне известно, она говорила о своем намерении с сестрой Магдалиной несколько дней назад. Вы знаете об этом?
— Я знаю, что сестра Магдалина приходила к нам, — ответил Майлс, и его голубые глаза широко раскрылись. — О чем они беседовали, мне не сообщили, а я не спрашивал. Это дело Джудит. Она иногда упоминала о своем желании уйти в монастырь, пожалуй, даже не очень давно.
— Вы поддерживали ее в этом?
— Я никогда не вмешивался, не говорил ни да, ни нет. Решать ей, я не посмел бы подталкивать Джудит, но и не стал бы становиться у нее на дороге, если бы увидел, что она этого действительно хочет, — сказал Майлс. — Это было бы, по крайней мере, добрым, мирным исходом, — добавил он горько. — А теперь один господь бог знает, какое отчаяние и какой ужас она переживает.
— Вон идет самый преданный, самый любящий кузен на свете, — произнес Хью, когда они вместе с Кадфаэлем шли через большой монастырский двор.
Майлс широкими шагами направлялся к воротам, волосы его торчали в разные стороны. Он торопился в город, домой, на улицу Мэрдол, где его, быть может, ждали новости. Слабая надежда, но вдруг…
— У него достаточно причин беспокоиться, — рассудительным тоном произнес Кадфаэль. — Если бы не госпожа Перл и не торговый дом Вестье, Майлс и его мать никогда бы не жили так, как сейчас. Он может потерять все, если Джудит поддастся нажиму и согласится выйти замуж. Майлс многим обязан своей кузине и, надо отдать ему справедливость, отвечает ей благодарностью и честной работой. Трудится изо всех сил — и результат налицо: дело процветает. Должно быть, он действительно сходит сейчас с ума от беспокойства за нее. А не послышались ли мне ядовитые нотки в твоем голосе, приятель? У тебя есть сомнения на его счет?
— Нет-нет. Он так же, как ты или я, не представляет себе, где сейчас эта женщина. Это ясно. Разумеется, можно притворяться, и очень ловко, но я никогда не видел, чтобы человек мог вспотеть усилием воли. Нет, Майлс говорит правду. Он готов сейчас все перевернуть вверх дном в поисках Джудит. И то же самое должен сделать я.
— Ей нужно было пройти всего-то ничего, — задумчиво промолвил Кадфаэль, которого мучила эта мысль, не оставлявшая места для сомнений в том, что Джудит Перл пропала, что с ней приключилось какое-то несчастье. — Стражник у ворот разговаривал с ней, ей нужно было только перейти мост и совсем немного пройти по Форгейту до нашей сторожки. Пересечь реку, пройти короткий кусок по совершенно открытой дороге — и за эти-то несколько минут она исчезла.
— У меня не идет из головы река, — признался Хью.
— Очень сомневаюсь. Разве только случилось что-нибудь невероятное. Ни один человек не разбогатеет и не упрочит свою торговлю, женившись на мертвой женщине. Только наследник Джудит мог бы извлечь выгоду из ее смерти, а наследник — кажется, этот парень — ее ближайший родственник. Но наследник, как ты сам видел, сходит с ума от беспокойства, что с ней могло такого приключиться. Ничего фальшивого в его поведении нет. Скорее всего, если какой-то ухажер решил прибегнуть к крутым мерам, он уволок ее в безопасное место, не причинив никакого вреда. Нам не следует оплакивать вдову Перл, похититель будет стеречь ее, как скупой свое золото.
Таинственным исчезновением Джудит Перл мысли Кадфаэля были заняты до самой вечерни и даже после нее. За мостом со стороны аббатства от Форгейтского тракта отходили три дорожки. Две шли вправо и с двух сторон огибали мельничный пруд, вдоль них стояли шесть домиков. Третья уводила влево и спускалась к берегу реки, по которому тянулась тропа в долину Гайи — к большим садам аббатства. Тракт тут был совершенно открыт, и любое злодеяние здесь представлялось весьма рискованным предприятием, а дорожки, которые вели к аббатству, имели с точки зрения злоумышленника тот недостаток, что их хорошо было видно из окон всех шести домиков, тем более что сейчас, в теплое летнее время, ставни вообще не закрывались. Старушка, жившая в одном из домиков, была глуха как пень и не услышала бы даже самых громких криков, но обычно старые люди спят чутко, часто просыпаются, а кроме того, не имея возможности принимать в жизни такое же участие, как раньше, заполняют свои дни тем, что с любопытством следят за всем, что происходит вокруг. Только очень дерзкий и отчаянный человек мог бы решиться на насилие прямо под окнами.
На южной стороне Форгейта вдоль тракта деревьев не было, только низкие кусты по краю пруда и на покрытом чахлой зеленью склоне, спускавшемся к реке. А на северной стороне у моста, там, где дорожка, извиваясь, уходила к садам Гайи, стояли высокие деревья. Это было совсем недалеко от ворот аббатства, где начинались и дома Форгейта.
Значит, в ранний час, когда прохожих очень мало, нетрудно улучить момент, чтобы дорога была совсем пуста, увлечь женщину в тень, а потом, набросив ей на голову и плечи плащ, утащить в рощу или вниз, в кусты. Это вполне соответствовало предположению Майлса: дескать, если даже Джудит неожиданно встретила надоедливого поклонника, который был ее соседом в городе, она, несомненно, проявила терпение и обошлась с ним учтиво. Вести себя иначе, живя в обнесенном крепостными стенами, битком набитом людьми городе, просто невозможно.
Разумеется, могли быть и другие причины похищения молодой женщины, но и они наверняка были связаны с ее дарственной и розовым кустом. Попытку срубить его никак нельзя было считать безумной выходкой, не имеющей отношения к исчезновению Джудит. Но как ни ломал себе голову Кадфаэль, он не мог придумать ничего другого. В городе, где все знали друг друга, вдову богатого торговца неизбежно будут осаждать поклонники, жаждущие поправить положение своих дел. Единственно надежной защитой от их домогательств был уход в монастырь, о чем и поговаривала Джудит. Или же брак с одним из претендентов, наиболее приятным или наименее отталкивающим. Но о таком выходе молодая женщина, похоже, не думала. Может, и правда, человек, считающий себя самым подходящим кандидатом в мужья Джудит, поставил на карту все, рассчитывая смягчить женское сердце за несколько дней ухаживания за пленницей. А удерживая ее до дня, следующего за днем перенесения мощей святой Уинифред, он намеревался таким образом расторгнуть ее сделку с аббатством — как он это сделал, пытаясь срубить розовый куст и погубить цветы на нем. Однако, хотя многие розы уцелели, если Джудит вовремя не найдут, ни одну из них нельзя будет ей вручить в назначенный для платы день. Так что, если тому, кто держит молодую женщину в плену, удастся его замысел, и он уговорит Джудит выйти за него замуж, ее дела станут его делами и он сможет помешать жене возобновить нарушенный договор. Тогда он получит все ее состояние целиком, а не половину. Короче, с какой бы стороны Кадфаэль ни рассматривал это дело, точка зрения Майлса, которому тоже было что терять, казалась вполне убедительной.
Кадфаэль ушел на свое место в дормитории, а Джудит все еще занимала его мысли. Ему казалось, что судьба этой женщины в большой степени является и делом аббатства, что ее нельзя отдавать в руки только светским властям.
«Завтра, — решил монах, лежа без сна в темноте дормитория и прислушиваясь к равномерному басистому храпу брата Ричарда, — я пройдусь по тракту и погляжу. Кто знает, может, отыщется какая- нибудь мелочь, которая расскажет нам больше, чем единственный отпечаток стоптанного сапога».
Кадфаэль не стал испрашивать дозволения. Разве аббат не пообещал Хью всего, что тому потребуется, — людей, имущество? Монах понимал, что если Хью еще не попросил именно его, Кадфаэля, помощи, то только потому, что не знал, насколько его друг заинтересовался этим делом. А упражнения в гибкости ума лучше всего удавались Кадфаэлю, когда задача поглощала его целиком.
Он отправился на прогулку сразу после собрания капитула и вышел в Форгейт. Длинные косые лучи восходящего солнца заливали ярким светом открытые места, деревья отбрасывали густую тень. С травы под деревьями еще не сошла роса, листья блестели, подрагивая под легким ветерком. В Форгейте уже кипела жизнь: окна лавочек и двери домов распахнуты, на улицах полно народа — матери семейств, мальчишки, собаки, возчики, торговцы-разносчики, люди, спешащие куда-то поодиночке и собравшиеся группами, чтобы обменяться последними новостями и слухами. Казалось, радуясь запоздалому, но тем более желанному
