несчастья и беды и подвергал опасности жизнь леди Гэльс. Каковы бы ни были ее проступки, она сполна оплатила их своим горем.
— Боюсь утверждать, святой отец, — сказал Кадфаэль, вполне разделяющий его опасения, — но не удивлюсь, если они оба уже несколько лет как почили с миром. Аббат Хериберт когда-то посылал меня с поручением в Личфилд, и на обратном пути я проезжал мимо тех мест, где находится двор де Клари, но никаких признаков того, что он существует, я не заметил.
— Кто знает наверняка, так это Хью Берингар, — с уверенностью произнес аббат. — Ему известны все до единого члены знатных семейств в нашем графстве. Дождемся, когда он вернется из Винчестера, и тогда спросим. Спешить нам некуда. В любом случае Хэлвин еще не готов исполнить свое покаяние. Он пока прикован к постели.
Глава третья
На четвертый день после крещения Хью со своими людьми вернулся домой. Погода стояла все такая же серая и мрачная, ночами подмораживало, и хотя к этому времени снега несколько поубавилось, сходил он медленно, и паводка можно было не опасаться. Когда вокруг такие сугробы, внезапная оттепель вовсе ни к чему. Вода в Северне поднимется, подпрудит ручей Маол, и даже если настоящего наводнения не будет, все равно река разольется и затопит низкие берега, а с ними луга и поля. Что ж, в нынешнем году хотя бы этой напасти они избежали. Вот почему Хью, уже дома с облегчением скинув плащ и стянув сапоги, смог сообщить жене, что дорога для этого времени года была недурна, а король принял его благосклонно. Элин принесла мужу домашние меховые туфли, а сынишка, повисший на перевязи для меча, потребовал, чтобы отец немедленно выразил восхищение его новой игрушкой, — ярко раскрашенным рыцарем.
— Знаешь, вряд ли рождественское перемирие продлится долго, — говорил Хью на следующий день Кадфаэлю, придя к нему прямо от аббата Радульфуса. — Свое поражение в Оксфорде король, конечно, переносит стоически, но, тем не менее, горит желанием взять реванш, а потому, зима или не зима, на месте не усидит. Он бы и рад захватить Варигем обратно, но тот хорошо укреплен, да и запасов там не счесть, а сам знаешь его характер — терпеть не может долгие осады. Впрочем, если уж захватывать замки, так лучше на западе, на землях Роберта Глостерского. Но поди угадай, что ему в голову взбредет. Одно только точно: на юге ни я, ни мои люди ему не нужны. Он справедливо опасается графа Честерского и посему никогда не задерживает нас надолго при своей особе — нельзя же оставлять без присмотра наши края. Да благословит господь его королевскую мудрость, — с довольным видом закончил Хью свой рассказ о поездке. — Ну, а у тебя как дела? Поверь, я был очень огорчен, когда услышал от аббата, что ваш лучший иллюминатор едва не распрощался с жизнью. Он упал, наверно, почти сразу после моего отъезда. Но я правильно понял, сейчас ему уже лучше?
— Хэлвин буквально выкарабкался из могилы, никто из нас поначалу не верил, что он выживет, — ответил Кадфаэль. — И в первую очередь сам Хэлвин, он даже пожелал облегчить душу и исповедаться перед смертью. Но теперь опасность миновала, и через денек-другой ему уже можно будет подняться. Правда, бедняге здорово покалечило плиткой ноги. Брат Льюк мастерит для него костыли. Хью, скажи-ка ты мне вот что, — без обиняков перешел к делу Кадфаэль, — известно ли тебе что-нибудь о неких де Клари из манора Гэльс? Лет эдак двадцать тому назад один из них участвовал в крестовых походах. Это было уже после моего возвращения с Востока, поэтому я его никогда не видел. Ты не знаешь, он еще жив?
— Бертран де Клари, — без промедления ответствовал Хью, с живым интересом поглядывая на брата Кадфаэля. — А на кой он тебе сдался? Лорда и самого-то почитай, уж лет десять, не меньше, как на свете нет. Титул перешел к сыну. Никаких дел с ними мне иметь не приходилось, ведь в нашем графстве у них только манор Гэльс, а остальные в Стаффордшире. Почему ты вдруг о нем вспомнил?
— Из-за Хэлвина. До того как постричься в монахи, он служил в их доме. А теперь вот ему кажется, что у него там остался неоплаченный долг. Все это всплыло на предсмертной, как ему мнилось, исповеди. Видишь ли, он считает, что на его совести по-прежнему лежит грех.
Вот и все, что Кадфаэль мог открыть даже своему лучшему другу. Тайна исповеди священна, и Хью в голову не придет пускаться в расспросы, если ничего больше не будет сказано, хотя, конечно, никто не может запретить ему гадать и строить предположения.
— Хэлвин вознамерился отправиться с паломничеством в Гэльс, как только будет в состоянии предпринять такое путешествие, и облегчить этим свою душу. Понимаешь… мне подумалось, а вдруг вдова де Клари, как и ее муж, уже покинула сей бренный мир. Тогда я скажу об этом Хэлвину и, может быть, он перестал бы думать о паломничестве.
Хью слушал брата Кадфаэля с сочувственным вниманием. Когда тот закончил, на губах у Хью играла добродушная улыбка.
— Ах, вот оно что. Ты хочешь не только излечить тело, но и успокоить душу Хэлвина. Так сказать, облегчить его бремя. Сожалею, но помочь ничем не могу. Вдова еще этой осенью была жива-здорова и исправно заплатила подати к Михайлову дню. Ее сын женился на стаффордширской девице. Сейчас у них уже подрастает наследник. Старая леди, насколько я слышал, не из тех, кто будет делить власть в доме с другой женщиной, ну, а манор Гэльс она предпочитает всем другим. Вот и получается, что к всеобщему удовольствию, она живет и заправляет делами в Гэльсе, а ее сын там, в Стаффордшире. Обоих это более чем устраивает. Вообще-то, все, что я тебе рассказал, мне стало известно по чистой случайности, — спохватившись, объяснил Хью. — Просто, возвращаясь из Винчестера, мы проехали несколько миль вместе с людьми де Клари, которые еще только разъезжались по домам после осады Оксфорда. Самого де Клари с ними не было, он остался при дворе. Хотя сейчас он, наверно, уже на пути к жене и сыну, если только король не удерживает его при себе для каких-то ему одному ведомых целей.
Кадфаэля новости огорчили, но он постарался отнестись к ним философски. Итак, она жива, эта женщина, которая пыталась помочь дочери избавиться от ребенка, а в результате помогла ей отправиться на тот свет. Что ж, бедняжка Бертрада не первая и не последняя, кто нашел такой конец. Но как, поди, убивалась тогда ее мать! Какие кошмарные воспоминания покоятся под спудом прошедших восемнадцати лет! Не стоило бы тревожить старые раны. Но изнемогающая под тяжестью вины, жаждущая прощения душа Хэлвина тоже имеет право обрести покой. И было-то ему тогда всего восемнадцать! А эта женщина, которая запретила юноше надеяться когда-либо получить согласие на брак с ее дочерью, была в ту пору старше его по меньшей мере вдвое. «Могла бы вести себя поумнее, — почти возмущенно подумал Кадфаэль, — и, если уж на то пошло, разлучить влюбленных вовремя, не доводя дела до крайности».
— Тебя, Хью, никогда не восхищала мудрость поговорки «Не буди лиха, пока спит тихо»? — удрученно вопросил своего друга брат Кадфаэль. — Впрочем, что об этом толковать зря? Ведь Хэлвин пока даже не опробывал костылей. Кто знает, что еще может случиться в ближайшее время.
В середине января монастырские братья помогли Хэлвину подняться с давно опостылевшего ему ложа и здесь же в лазарете устроили его в уголке у пылающего очага, ведь он, калека, не мог передвигаться свободно, как другие, и хоть так противостоять холоду. Каждый день они растирали его одеревеневшее от долгого лежания, измученное тело целебными бальзамами и маслами. Для того чтобы у него были заняты голова и руки, Хэлвину принесли краски и приспособили на коленях доску. Пока его пальцы не обрели былую уверенность и гибкость, ему давали для росписи что попроще. Искромсанные сланцевыми плитками ноги Хэлвина кое-как зажили, но смотреть на них было жутковато, и о том, чтобы вставать, покамест не могло быть и речи. Правда, один раз Кадфаэль все же позволил Хэлвину, надежно поддерживаемому с обеих сторон братьями, немного постоять, опираясь на костыли, которые смастерил для него брат Льюк. Откровенно говоря, еще неизвестно было, понадобятся ли вообще ему эти костыли. Если Хэлвин не сможет опираться ни на одну ногу, какой тогда прок от костылей? И все же Кадфаэль и Эдмунд очень надеялись, что со временем Хэлвин сможет наступать на правую ногу, а там, глядишь, мало-помалу и на левую, если, конечно, помочь ему в этом, проявив выдумку и изобретательность при изготовлении особой обуви.
Вот почему в конце января брат Кадфаэль посетил молодого Филипа Корвизера, сына провоста, и, немало поломав голову, объединенными усилиями они соорудили страшные с виду (как и ноги, для которых они были изготовлены), но теплые сапоги, которые должны были обеспечить устойчивость изуродованным ногам Хэлвина. Сделаны сапоги были из толстенного войлока, на прочной кожаной подошве, плотно стягивались ремнями, прикрывая и оберегая покалеченную плоть, а главное, создавая ей надежную опору. Хорошо еще основные кости уцелели. Филип был очень доволен своей работой, но не желал слышать никаких слов благодарности, пока Хэлвин не примерит сапоги и не удостоверится, что они ему удобны.
Все, что братья делали для него, Хэлвин принимал со смиренной благодарностью и день за днем
