бегство он ни разу не испугался, а при виде шприца затрясся как осиновый лист.
— Ну вот, совсем не больно, правда? — Профессиональная утешительница могла бы позавидовать моему тону.
— Я предпочел бы гангрену.
— Не говори глупостей. Вот еще таблетки. Их надо пить по одной каждые четыре часа.
Со стоном мученика Джон приподнялся:
— Уже поздно. Нам надо отсюда уходить.
Сначала мы отправились в банк. Я ждала снаружи, пока Джон не вышел с большим толстым конвертом.
— Забрал документы?
— Да. Вот они. И деньги тоже.
— Дай немного.
— Ничего другого от женщины не услышишь, — неприязненно буркнул Джон. — Зачем тебе деньги, скажи на милость?
— Одежду купить. Пока я здесь торчала, мне сделали три непристойных предложения. Юбка слишком узкая и короткая.
— Для чего узкая? Ладно, возможно, это неплохая мысль. Честный домовладелец, чью бельевую веревку мы обокрали, может сообщить о пропаже. Купи что-нибудь не слишком бросающееся в глаза. И шляпку. Твои светлые волосы в Риме слишком приметны.
— А как же твои?
Мы отошли в уголок за мраморные колонны банка. Джон отсчитал несколько купюр от свернутой пачки размером с каравай и протянул мне.
— Я тоже куплю шляпку, с перьями. Или лучше рясу. Как по-твоему, мне пойдет образ странствующего монаха-францисканца?
— Нет, у тебя слишком лживый взгляд.
Джон посмотрел на часы. Должно быть, хорошие часы, раз выдержали купание, бесчисленные удары и прочие разрушительные действия.
— Встретимся в час у моста Мильвио на этой стороне реки. Вместе пообедаем.
— Отличная мысль, — с благодарностью отозвалась я.
— Я думаю не о твоем аппетите, дорогая. Тебе не кажется, что ты обзавелась несколькими лишними фунтами с тех пор, как мы с тобой познакомились? Я же тебя предупреждал, что кухня Пьетро разрушительным образом скажется на фигуре... Мое тайное местечко находится в районе Трастевере, и вход в дом караулит очень любознательный консьерж. Но после обеда он дрыхнет, как и все истинные итальянцы, поэтому именно в это время мы сможем проскользнуть мимо него незамеченными.
При любых других обстоятельствах я бы лишь расхохоталась, скажи кто-нибудь, что мне отводится всего час на покупку нового наряда, но в то утро управилась за пятнадцать минут. Полотняная юбка цвета хаки, белая блузка, платок на голову и сумка через плечо, достаточно большая, чтобы вместить бумаги Джона, — вот и все. Для старой одежды продавщица дала мне бумажный пакет, и я выбросила его в ближайший мусорный бак, напомнив себе, что за мной должок, семья из Тиволи вправе рассчитывать на компенсацию.
Мост Мильвио выглядел ужасно. Словно сошел с глянцевой открытки. Удивительно, как мост живьем может выглядеть так ярко и пошло? Может, всему виной мое взвинченное состояние? Красновато- коричневая башня замка Сан-Анджело сейчас не казалась мне причудливым пришельцем из Средневековья, я вдруг вспомнила о первоначальном назначении замка — служить гробницей.
Теперь, когда у меня было время спокойно подумать, вдали от Джона с его красноречием и дьявольским обаянием, мое поведение предстало во всей своей ошеломляющей глупости. Куда я направляюсь?! Мне следовало немедленно, сию же секунду, мчаться со всех ног в полицию. По крайней мере, я чувствовала бы себя в полной безопасности, сидя в грязной, но такой уютной тюремной камере. Но ведь сначала надо побеседовать с полицией... а я вовсе не горела желанием разговаривать с римскими карабинерами. Они вполне могут подумать, что я просто-напросто рехнулась. Да и как же иначе? Обвинить одного из самых уважаемых жителей Рима в серьезном преступлении?! Хотя бумаги Джона кое-что доказывали, они никого не убедят, если мой рассказ прозвучит неправдоподобно. А видит бог, правдоподобием он и не пахнет. Кроме того, придется признаться, что я позволила уйти одному из членов банды. Чем больше я размышляла, тем в большее уныние впадала.
Дойдя до моста, я оперлась на парапет и попыталась сообразить, что же мне делать дальше. Нет, не так... Я знала, что мне делать дальше. Найти телефон и позвонить в Мюнхен. Герр Шмидт поверит каждому слову моего безумного рассказа, а потом все просто: мюнхенская полиция свяжется со своими римскими коллегами, и последние примут меня уже совсем иначе, как человека, имеющего вполне определенный профессиональный статус. Да, разумнее всего поступить именно так. Но я стояла на мосту и раздумывала. Раздумывала над тем, почему не спешу звонить в Мюнхен.
Джона в аляповатой спортивной рубашке и брюках, которые висели мешком, я не сразу узнала. Нос он уткнул в путеводитель. Путеводитель был на немецком, и Джон служил воплощением прилежного студента: дешевые очки в пластмассовой оправе, непроницаемо-серьезное лицо. Портила картину только шляпа. Такие соломенные шляпы-канотье, с прорезями на тулье для ушей, сицилийские фермеры надевают на своих ослов. Джон остановился рядом со мной, близоруко вглядываясь в книгу.
— Если это твое представление о не бросающемся в глаза одеянии, — начала я, — то...
— Давай на сегодня воздержимся от сарказма. — Джон неловко дернул плечом. — У меня недобрые предчувствия.
— Что случилось?
— Ничего. Даже не пойму, почему так нервничаю. Угораздило же Господа наградить меня столь тонкой и чувствительной натурой! Знаешь, такие перипетии не по мне.
— Давай пообедаем.
— Хорошо. — Джон захлопнул книгу и покосился на меня через очки. — Fraulein, du bist sehr schon. Hast du auch Freundschaft fur eine arme Studenten?[21] — И он протянул мне руку.
Я сжала его ладонь.
— Уж не знаю, что ужаснее: твой немецкий или твои манеры.
— По-английски у меня получается лучше.
— Я заметила.
Трастевере — любимый район туристов. Здесь много очаровательных трактирчиков и ресторанчиков, в большинстве из которых цены слишком высоки, а народу слишком много. В минуты треволнений у меня всегда разыгрывается аппетит, так что я в мгновение ока проглотила тальятелли по-болонски, отбивную по-милански, что-то там по-римски и еще кучу всякой вкуснятины. Джон уныло ковырял вилкой.
— Тебе лучше поесть, — невнятно сказала я с набитым ртом. — Силы понадобятся. Ты хорошо себя чувствуешь?
— Плохо, конечно. И не могла бы ты избавить меня от своей нежной материнской заботы?
Поскольку нам пришлось ждать, когда освободится столик, а потом я долго не могла насытиться, из ресторанчика мы вышли довольно поздно. Пора было идти на тайную квартиру Джона.
Она находилась в одном из тех своеобразных переулочков в Трастевере, где на углу расположен непременный фонтан, а в стене прямо над фонтаном выбита ниша для поклонения. У ног жутковатой статуэтки Мадонны лежали цветы, проход во внутренний дворик загораживала железная решетка. Народу на улице было не много — время сиесты, когда все магазины закрыты.
Дворик был пуст, если не считать жирного черного кота, развалившегося на солнцепеке. Джон поднес палец к губам, и мы на цыпочках прокрались мимо. Кот открыл один глаз, посмотрел на нас с непередаваемым презрением и снова зажмурился.
У каждой из четырех стен дворика прилепилось по лестнице, ведущей в квартиры. Хотя лестницы — это громко сказано. Здесь все, кроме холеного кота, выглядело запущенным и ветхим. Лестница воняла чесноком. Мы бесшумно поднялись по ней, никого не встретив. На верхней площадке Джон достал ключ и открыл дверь.
