наконец, посмотрел на меня. Я прекрасно понимала, что за моей спиной маячит тень страшного и ужасного Эмерсона, которого египтяне боятся пуще огня. Отец Проклятий, как называли его бедные люди, мог нагнать страха на кого угодно, а уж на трусливого толстяка и подавно. Абдель судорожно сглотнул и залепетал:
– Я не угрожаю, госпожа моя, нет-нет, я просто предупреждаю. Отдайте мне папирус. Если вы вернете его, с вами ничего не будет, клянусь Аллахом!
Как сказал бы Эмерсон, это был весьма сомнительный метод запугать меня. Точнее, Эмерсон наверняка бы помянул быка и красную тряпку. Я аккуратно уложила папирус в сумку.
– Благодарю за предупреждение, Абдель. А теперь выслушайте мое. Если обладание этим обрывком представляет опасность для меня, то оно опасно и для вас. Подозреваю, что вас, дружище, неприятности накрыли с головой и даже с тюрбаном. Вам нужна помощь? Скажите правду. Мы с Эмерсоном вас защитим – слово англичанки!
Абдель колебался. Внезапно Бастет встала на задние лапы и прижалась к Рамсесу. Она была чем-то обеспокоена, но лавочник разволновался еще сильнее. С суеверным страхом взирая на моего сына и кошку, он прошептал едва слышно:
– Это воля Аллаха... Приходите сегодня ночью вместе с Эмерсоном, когда муэдзин пропоет в полночь с минарета.
Больше он ничего не сказал. Уходя, я оглянулась через плечо и увидела, что Абдель все еще сидит на каменной скамейке, словно огромная золотая статуя, охраняющая вход в лавку. Его выпученные глаза невидяще уставились в пространство.
Рамсес дернул меня за руку:
– Мама, а этот толстый человек лгал, да?
– О чем, мой мальчик? – рассеянно спросила я.
– Обо всем, мама.
– Думаю, действительно лгал, Рамсес.
5
Мне не терпелось поведать Эмерсону, что теперь у нас есть шанс разоблачить шайку грабителей, промышляющую древностями. Но когда мы с Рамсесом и Бастет добрались до гостиницы, я с удивлением обнаружила, что ненаглядного супруга там еще нет. Эмерсон не настолько любил де Моргана, чтобы любезничать с ним полдня. Правда, в Каире у нас было немало друзей, возможно, он заглянул к кому-нибудь в гости и потерял счет времени.
Проведав Джона и убедившись, что он спит сном младенца, я распорядилась принести воды. Рамсеса следовало вымыть. При нормальных обстоятельствах нашего сына приходилось драить мылом и щеткой по три-четыре раза на дню, а уж сейчас... Базарная пыль, смешавшись с медом, оставила на чумазой физиономии причудливые разводы. Рамсес послушно удалился за плетеную ширму, где скрывались принадлежности для омовения. Какое-то время он плескался молча, а затем принялся напевать. Эту весьма досадную привычку сын усвоил, пока жил у дяди с теткой. Подобно своему отцу, Рамсес начисто лишен слуха. Монотонное и назойливое жужжание родного чада – тяжелое испытание для материнских чувств, а сейчас оно к тому же приобрело восточный колорит – в своих завываниях Рамсес подражал каирским бродячим певцам.
Внезапно песнопения были заглушены отдаленным, но весьма отчетливым рокотом. Шум становился все громче, явно приближаясь к нашим дверям. Из-за ширмы высунулась голова Рамсеса. Бастет быстро юркнула под кровать. Я приосанилась и сложила руки на коленях...
Дверь вздрогнула от удара, заходила ходуном и наконец с грохотом распахнулась. С потолка посыпалась штукатурка.
На пороге стоял Эмерсон. Лицо его было багрово, вены на лбу выпирали, словно канаты, с губ рвался звериный рык. Рык перерос в рев, а рев сложился в слова, весьма неприличные арабские слова.
Я инстинктивно зажала уши и мотнула головой в сторону Рамсеса, который с восторгом внимал «разговорной» арабской речи.
Выпученные глаза Эмерсона остановились на зачарованном лице сына. Усилием воли он умерил свой гнев и замолчал. Правда, в порядке утешения изо всех сил пнул бедную дверь. Ручеек штукатурки превратился в водопад, и на полу образовался небольшой могильный холмик. Эмерсон глубоко вздохнул, и я с тревогой посмотрела на пуговицы его рубашки: не хватало только провести вечер с иголкой в руках. Но на сей раз обошлось, пуговицы уцелели. Что ж, и на том спасибо.
– Э-э... – заговорил Эмерсон, и речь его отличалась редкой выразительностью, – гм-м... Кхааа! Здравствуй, мой мальчик. Амелия. Приятно провела утро?
– Оставь в покое дежурные любезности! – сурово ответствовала я. – Выкладывай, Эмерсон, пока тебя не разорвало. Только, если можно, литературным языком.
– Нельзя! – заорал мои дорогой супруг. – Как обойтись без доброй порции отборных ругательств, рассказывая об этом мерзавце, об этом олухе царя небесного, об этом... де Моргане!
– Он отказался выдать лицензию на раскопки в Дахшуре?
Эмерсон пнул стул, и тот весело порхнул к противоположной стене. Рамсес проводил стул восторженным взглядом. Из-под кровати высунулась кошачья морда и тут же исчезла.
– Он сам пожелал копать в Дахшуре! Этот посланник ада имел наглость заявить, что я слишком поздно обратился за разрешением.
Я открыла рот, но не успела издать ни звука. Эмерсон прожег меня яростным взглядом:
– Пибоди, если ты опять собираешься сказать, что предупреждала меня, я... я... разнесу кровать в щепки!
– Хорошо, – смиренно согласилась я, – если тебе от этого полегчает, можешь изрубить хоть всю мебель. Но нечего возводить на меня поклеп. Ты прекрасно знаешь, что я никогда, ни единого разочка ничего подобного не говорила!
– Никогда?! – Казалось, Эмерсона сейчас хватит удар.
– Никогда?! – писклявым эхом отозвался Рамсес. – Мамочка, а сегодня утром? А вчера в поезде? И позавчера, когда папа забыл...
– Рамсес! – Эмерсон послал отпрыску укоризненно-нежный взгляд. – Зачем обвинять мамочку в смертных грехах и поносить последними словами? Извинись немедленно.
– Прими мои извинения, мамочка, – безропотно подчинился Рамсес. – Я не хотел тебя обидеть. Кроме того, ты была шовершенно права, когда шказала папе...
– Достаточно, Рамсес, достаточно!.. И прекрати шепелявить!
Последовавшее молчание напоминало затишье после бури, когда листва безвольно повисает в неподвижном воздухе, а природа словно переводит дух. Эмерсон без сил опустился на кровать и вытер вспотевший лоб. Его лицо постепенно приобрело нормальный оттенок, губы дрогнули в улыбке.
– Вы ждали меня к обеду? Очень приятно, мои дорогие. Немедленно идем есть.
– Сначала мы должны обсудить сложившееся положение.
– Конечно, Амелия. Обсудим за обедом.
– Ну уж нет! «Шепард» – это респектабельный отель, и кричать полагается за закрытыми дверями. Постояльцы, которые выкрикивают непристойности и швыряют об пол тарелки...
– Понятия не имею, где ты набралась подобных мыслей, Амелия, – обиженно поджал губы Эмерсон. – Я никогда не выхожу из себя и никогда не повышаю голос. А вот и наша красавица Бастет. Какой на ней симпатичный ошейник. Что она делала под кроватью?
Бастет отклонила приглашение Рамсеса пообедать (вряд ли нужно говорить, что прихватить с собой кошку было его собственной инициативой), поэтому в ресторан мы отправились втроем. Напускное спокойствие Эмерсона не могло меня обмануть: удар был жестоким, разочарование – тяжелым, и я чувствовала себя не многим лучше его. Разумеется, Эмерсон сам виноват, что не поступил так, как предлагала я, но, будучи особой великодушной, я не стану ему напоминать об этом, по крайней мере за обедом. После того как мы устроились за столиком и сделали заказ официанту, я заговорила:
