романтический вечер Эмерсон предложил мне руку и сердце. Разумеется, я не вынуждала его жениться на мне, ну разве что... слегка подтолкнула. С тех пор я всегда слежу за тем, чтобы в моем гардеробе непременно присутствовало платье глубокого винного оттенка. Правда, нынешние наряды, по счастью, лишились отвратительного элемента прошлых лет – турнюра. И теперь я мечтала о том, что вслед за турнюрами, в небытие канут и омерзительные корсеты. Конечно же, мои корсеты никогда не отличались той теснотой, которую требует мода, поскольку я глубоко убеждена, что человеку надобно дышать. Да и вообще я частенько обходилась без этого гнусного орудия пыток, но к вечернему платью требовался корсет – для завершенности, так сказать, форм...
Удостоверившись, что наряд мой в порядке, я застегнула на шее любимое украшение – кулон в виде скарабея. Скарабей был самый настоящий, времен Тутмоса III, и подарил мне его любимый супруг.
Покончив со своим туалетом, я принялась за Эмерсона. Очень кстати вернулись Джон с Рамсесом, одна бы я не справилась – мало того, что запихнуть моего мужа в вечерний костюм дело нелегкое, так Эмерсон еще имеет пагубную привычку с таким остервенением набрасываться на застежки, пуговицы и запонки, что они разлетаются во все стороны. Вот и сейчас, если б не Рамсес, мы бы битый час ползали по полу, заглядывая под шкафы в поисках запонки. Наш сын и его любимица Бастет справились с этим в мгновение ока.
Усилия наши окупились сторицей, ибо Эмерсон в вечернем туалете выглядел неотразимо. Синие глаза гневно полыхали на загорелом лице, и эта ярость добавляла внешности моего мужа особый шарм. Эмерсон всегда гладко выбрит, но дело вовсе не в аккуратности или патологической опрятности, а скорее в извращенном вкусе моего ненаглядного. Если бы вдруг бороды вышли из моды, Эмерсон тотчас бы отрастил на лице косматую поросль.
– Какой ты красивый, папочка, – с восхищением протянул Рамсес. – Но мне такой костюм не нужен, на нем хорошо видно грязь.
Что правда, то правда. Пришлось отправить Рамсеса в очередной раз мыться. Судя по всему, пыль под кроватью копилась не один год. Мы распорядились, чтобы ужин для Джона с Рамсесом принесли в номер, а сами спустились встречать гостей.
Нельзя сказать, что прием прошел гладко. Но такого никогда не бывает, если Эмерсон находится в мрачном настроении, а он почти всегда в мрачном настроении перед званым ужином.
Мистера Уилберфорса Эмерсон уважал, пусть и с огромной неохотой, но преподобный Сейс будил в нем животные инстинкты. Трудно найти более непохожих людей: Эмерсон – высокий, широкоплечий и энергичный, а Сейс – маленький, тщедушный человечек с ввалившимися глазами за стеклами очков в проволочной оправе. Даже на раскопках его преподобие расхаживает в сутане и долгополом сюртуке, напоминая гигантского жука.
Уилберфорс, которого арабы прозвали Отец Бороды, обладал таким флегматичным характером, что Эмерсон давно оставил затею вывести его из себя. Американец лишь улыбался в ответ на нападки и поглаживал окладистую седую бороду.
Джентльмены приветствовали нас с обычной учтивостью и выразили сожаление, что не имеют возможности познакомиться с юным Рамсесом.
– Вы, как всегда, в курсе всех новостей, – улыбнулась я. – Мы прибыли лишь вчера, а вы уже знаете, что с нами приехал наш сын.
– Круг ученых и египтологов невелик, – отозвался Уилберфорс. – Вполне естественно, что каждый из нас интересуется деятельностью другого.
– С какой стати? – фыркнул Эмерсон с видом человека, во что бы то ни стало решившего испортить вечер. – Нет ничего скучнее, чем сплетни! Какое мне дело до того, чем занимаются другие, будь они ученые или нет. А о профессиональной деятельности большинства археологов даже и говорить не стоит. Профаны!
Я попыталась сменить тему разговора вежливым вопросом о здоровье миссис Уилберфорс. Мое приглашение распространялось, разумеется, и на эту даму, но обстоятельства не позволили ей прийти. Обстоятельства всегда не позволяли ей прийти. Складывалось впечатление, что миссис Уилберфорс – довольно болезненная личность.
Однако мой тактичный маневр пропал втуне. Преподобный Сейс, в адрес которого Эмерсон неоднократно отпускал язвительные замечания, был не настолько христианином, чтобы упустить возможность отомстить.
– Кстати, о профессиональной деятельности, – сладким голосом заговорил он. – Насколько я понял, наш друг де Морган собирается копать в Дахшуре. А вы где будете трудиться, дорогой профессор?
Судя по выражению лица Эмерсона, он готов был обрушить в адрес бедного мсье де Моргана град проклятий. Я поспешно пнула супруга. Гримаса ярости на его физиономии сменилась гримасой страдания. Эмерсон судорожно ойкнул, а я быстро заговорила:
– В Мазгунахе! В этом сезоне мы собираемся заняться пирамидами в Мазгунахе.
– Пирамидами? – Уилберфорс был слишком учтив, чтобы возражать даме, но на лице его читалось сомнение. – Признаюсь, мне казалось, что я знаю все известные пирамиды.
Ничего не оставалось, как упрямо сказать:
– А это неизвестные пирамиды!
После этого разговор перешел на общие темы. И только когда мы перебрались в гостиную, чтобы выпить бренди и выкурить сигары (последнее, увы, касалось лишь джентльменов), я достала обрывок папируса и протянула его преподобию.
– Вот что я купила сегодня у одного торговца древностями.
Глубоко посаженные глазки преподобного вспыхнули любопытством. Поправив очки, он внимательно рассмотрел письмена, после чего неуверенно протянул:
– Я не специалист в коптском языке, дорогая миссис Эмерсон. Полагаю, это... – Он замолчал, изучая текст, а Уилберфорс с улыбкой заметил:
– Удивляюсь вам, миссис Амелия. Я-то думал, чета Эмерсонов принципиально не покупает ничего у этих стервятников.
Эмерсон тут же надменно выпятил подбородок:
– Я-то не покупаю! К сожалению, у моей жены более гибкие моральные принципы.
– Мы ищем папирусы для Уолтера, – объяснила я.
– Ах да! Профессора Эмерсона-младшего. Но боюсь, на этом поле вас ждет жестокая конкуренция, дорогая миссис Амелия. Сейчас столько молодых людей увлеклось древнеегипетским, что тексты идут нарасхват.
– И вы тоже за ними охотитесь? – спросила я, внимательно глядя на мистера Уилберфорса.
– Конечно. Но, – глаза американца лукаво блеснули, – я веду честную игру. Если вы найдете что- нибудь стоящее, меня можете не опасаться: я не стану чинить козни и пытаться увести у вас из-под носа лакомый кусочек.
– Чего нельзя сказать о некоторых наших коллегах, – проворчал Эмерсон.
Ответа мистера Уилберфорса я не расслышала. Мое внимание привлекла пара, вошедшая в гостиную.
Молодой человек повернул голову и что-то сказал своей спутнице. У него был идеальный греческий профиль, характерный для изысканных статуй Аполлона. Зачесанные назад волосы оставляли открытым высокий классический лоб и сияли как электрум – так называется смесь золота и серебра, которую египтяне использовали в наиболее ценных украшениях. Чрезвычайная бледность (наверное, только что приехал на Восток) усиливала сходство со статуей – лицо казалось вырезанным из мрамора. Внезапно с молодым человеком произошла разительная перемена. Он посмотрел на свою спутницу и... улыбнулся, лицо его словно засветилось. Мраморная статуя ожила, по-другому и не скажешь.
Сопровождавшая его леди... гм, а леди ли это? Атласный наряд кричащего ярко-лилового цвета своим экстравагантным видом наводил на мысль не столько о мире моды, сколько о полусвете. Платье было щедро оторочено соболями, усыпано бисером и снабжено оборками и кружевами, бантами и перьями, умудряясь при этом оставлять обнаженной пышную белую грудь. Сверкающие драгоценности просто усеивали дородные прелести особы, а лицо ее было надежно скрыто под толстым слоем косметики. Если молодой человек походил на прекрасную мраморную статую, то его спутница – на толстое разрисованное
