всему, просидеть так до заката. Многие из них работали у нас еще в прошлом году. На некоторых были темно-фиолетовые халаты и тюрбаны – отличительный признак египетских христиан-коптов; мусульмане оделись, как один, в выцветшие бледно-голубые балахоны. Вокруг взрослых без устали носились дети, издавая пронзительные крики.
Пока Эмерсон здоровался с землекопами и проверял, хорошо ли Абдулла исполнил его поручение, я разложила на складном столике свои снадобья к радости недужных, дожидавшихся моего появления. Лечила я в основном от офтальмии и желудочного расстройства. Эмерсон первым завершил инспекцию и стал расхаживать взад-вперед, терпеливо дожидаясь, пока у меня иссякнут медикаменты. Он корчит из себя сурового служителя науки, на самом же деле добросердечен и не выносит чужих страданий.
Правда, стоило мне отпустить последнего пациента, как он схватил меня за руку и потащил за собой, жестом велев остальным двигаться следом.
– Мы с тобой прямо как генералы, ведущие солдат на ратный бой! – крикнул он весело.
Я оглянулась на наше потрепанное войско.
– Скорее, как предводители крестового похода нищих. Кстати, где Немо?
– С Рамсесом. – Эмерсон усмехнулся. – Наш сын в два счета испортил Селима, но с Немо ему так легко не справиться. Как мне не терпится приступить к работе, Пибоди! И уже от нее не отрываться.
Я знала, что его надежды несбыточны, но промолчала. Увы, в такое утро не думается об убийствах, похищениях людей и кражах. Свежий прозрачный воздух обострял все чувства, звуки преодолевали огромные расстояния, зоркость возрастала во сто крат. Я радостно подставляла лицо ветру и не отставала от Эмерсона, хоть он и несся семимильными шагами.
Нашему маршу аккомпанировало звяканье скарба, висящего у меня на поясе. Все это очень полезные вещи: спички в непромокаемом коробке, маленькие фляжки с водой и бренди, ручки и блокноты, ножик, фонарик и так далее. Эмерсону мое оснащение не нравится, оно будто бы впивается ему в бока, когда его посещает желание обнять меня (а посещает оно его сплошь и рядом). Однажды патронташ, как я называю свой бесценный пояс, спас нам обоим жизнь. Эмерсон, разумеется, относится к моему походному оснащению с прежним неодобрением, правда, чертыхаться по его поводу стал реже.
В первый же свой археологический сезон в Египте я поняла, сколь неудобна одежда, которую навязывает женщинам мода, и с тех пор неустанно совершенствую свой гардероб. Парижские модные салоны мои нововведения не одобряют и никогда не одобрят, потому что их гложет черная зависть. Но я убеждена, что кое-кто из кутюрье пристально следит за моими разработками. Только в прошлом году я увидела ансамбль под названием «платье для велосипедной езды», словно скопированный с моего эскиза. Между прочим, в Париже сей наряд стал последним писком моды.
Я заказала себе несколько экземпляров, только не из непрактичного бархата, а из саржи и легкой фланели. Конечно, в Европе носят темное, под цвет противной французской грязи и благородной английской, но в Египте в темных одеяниях можно изжариться. Так что я предпочитаю яркие цвета, на которых не видны песок и пыль.
Нынче, в честь первого дня раскопок, я оделась по-праздничному. Шаровары до колен были так широки, что в безветренную погоду их можно было принять за юбку, прочные башмаки и гетры позволяли не таращиться под ноги. С бриджами замечательно сочетались короткий двубортный жакет и белая блузка с галстуком. Дополнял ансамбль, как уже сказано, широкий кожаный пояс с «побрякушками» (словечко Эмерсона), в частности с пистолетом в изящной кобуре. Шаровары и жакет были ярко-малиновые – любимый цвет Эмерсона. Кто-то сочтет этот оттенок слишком ярким для археологической экспедиции, но, на мой взгляд, в пустыне не хватает сочных пятен.
Я никогда не отличалась чрезмерным вниманием к своей наружности, однако должна признаться, что люблю выглядеть хорошо. По-моему, ничего дурного в этом нет. Без уважения к собственной персоне ни один человек – будь то мужчина или женщина – ничего не достигнет. Поэтому в то утро я постаралась на славу. Добавьте к этому сверкающие грани пирамид, золотой утренний свет и верзилу, рвущегося вперед, – и вы увидите самую счастливую женщину на свете.
Но о том, чтобы проникнуть в пирамиду в первый же день, счастливице нечего было и мечтать. Это удовольствие приходилось отложить на свободное время, потому что Эмерсон собирался начать с развалин вокруг главного сооружения.
Работы здесь непочатый край. Взять хотя бы кучу камней с северной стороны – когда-то эта куча была маленькой пирамидой над гробницей, и мы надеялись найти поблизости остатки погребального храма. От таких храмов через пустыню к долине Нила обычно прокладывали крытый переход. К тому же вокруг царской гробницы всегда хоронили придворных и родственников фараона. Через много веков христиане тоже стремились хоронить своих мертвых поближе к могиле святого, – наверное, в надежде, что им достанется частица его святости. Увы, суеверие – самая распространенная человеческая слабость, и страдают им далеко не одни язычники.
Забравшись на камень, Эмерсон приставил ладонь к глазам и принялся вглядываться вдаль. Ветерок шевелил его темные волосы и тонкую рубашку. Смотреть на него было сплошным удовольствием. У меня очень развито чувство прекрасного.
– Ну, Пибоди, с чего начнем?
– Ты наверняка уже все решил. Мы много спорили, но так и не договорились. Ты, конечно, будешь действовать по своему плану. Так что мое мнение спрашивать по меньшей мере глупо.
– Сколько можно объяснять, почему я не тороплюсь начинать с пирамиды! Знаю, ты энтузиастка, для тебя даже самая маленькая пирамида – лучше, чем ничего. Но я уверен, сначала нужно поискать другие гробницы и храмы.
Прежде чем я собралась с мыслями, раздался высокий писклявый голос:
– Если мне позволят высказать свое мнение, я предложу начать с подземного туннеля. Вон та полоса, которую хорошо видно с этого возвышения, ведет к Нилу и указывает, где надо искать...
Мы с Эмерсоном отозвались одновременно.
– Да-да, сынок, – умильно согласился он.
– Помолчи, Рамсес! – рявкнула я.
– Вот, значит, как принимаются глобальные научные решения? – со смехом спросил мистер Немо.
Порадовавшись перемене в настроении молодого человека, я поинтересовалась его мнением. Немо почесался, вызвав у меня нехорошие подозрения. Я дала себе слово, что вечером поступлю с ним, как с последним ишаком, – не пожалею на него воды. После чего можно будет запихнуть его в костюм поприличнее, чем драный халат и грязный тюрбан.
– Напрасно вы ждете от меня разумного ответа, миссис Эмерсон, – усмехнулся Немо. – Я ничего не смыслю в археологии и, как всякий невежда, предпочел бы, чтобы вы накопали золотых побрякушек. Ну а это добро лучше искать в захоронениях вокруг пирамиды.
Я многозначительно покосилась на Эмерсона, но он не обратил на меня внимания.
– Что вы скромничаете, мистер Немо? Ваше предложение выдает неплохие познания в археологии, как вы ни пытаетесь их скрыть.
– Это все благодаря мистеру Рамсесу, – ответил Немо, и глазом не моргнув. – По пути он прочел мне целую лекцию о раскопках. Итак, профессор Эмерсон, что вы решили? И, кстати, какой прок может быть от меня, новичка? Разве что вручите мне кирку.
Эмерсон почесал подбородок – это у него признак глубокой озадаченности.
– Рамсес и Абдулла начнут расчищать переход, – постановил он. – Если наткнетесь на каменную или кирпичную кладку, немедленно остановитесь. Вам предстоит перекопать тонны песка, так что я все равно закончу раньше вас.
– Я вполне могу справиться с ролью бригадира один, без Абдуллы, – недовольно возразил Рамсес. – Ему ты мог бы поручить...
– Помолчи, Рамсес, – сказала я машинально.
– Да-да, сынок, – отозвался Эмерсон. – Ступайте с Рамсесом, Немо. Он скажет вам, что делать.
– Не сомневаюсь, – пробурчал Немо.
Мне пришлось помогать Эмерсону, который занялся топографической съемкой участка. Мсье де Морган, разумеется, произвел съемку до нас, но Эмерсону компетентность главы Ведомства древностей внушает глубокие подозрения.
