Радужная птица, обижено каркнула вороном, взмахнула крыльями, обдав парня напоследок ароматом сирени, и взмыла в небо.
Проводив ее взглядом, Степан боковым зрением отметил, что рядом с ним и вправду возник немножко размытый девичий силуэт, отдаленно напоминающий Аревик, который он и в самом деле удерживал за руку.
— Меня что ли ищешь? — прошелестел призрак.
— Тебя, красавица… тебя, — обрадовано воскликнул Степан.
— Зачем?
— А пора тебе домой возвращаться, красна девица!
— Мне и тут хорошо…
— Тут хорошо, а дома еще лучше будет. Да и родные тебя уже заждались. Беспокоятся о своей Аревик. И отец, и мать, и дедушка Аветис… Даже братец Рубен места себе не находит.
— Родные… — безразлично повторил призрачный облик девушки, даже не пытаясь понять о чем говорит этот парень. — Чей дедушка?..
— Пошли домой, а? — продолжал уговаривать безтелесное создание Степан. — Очень тебя прошу.
— Зачем?
Судя по тому, что призрак начал истончаться, завязавшийся разговор был ему совершенно не интересен.
— Но ведь ты живая! Молодая, красивая… У тебя еще вся жизнь впереди! Любовь, семья, счастье!
— А что такое любовь? — повернула к Степану бледный овал лица, с еще угадывающимися на нем глазами, призрачная дымка.
— Гм, — растерялся от такого прямого вопроса парень. — Ну, ты и спросила, красавица. Этого толково и понятно ни один мудрец объяснить не сможет. Куда уж мне, недоучке.
— А ты попробуй. Вдруг, получится?
Степан попытался сильнее стиснуть еще более истончившуюся ладошку и, чувствуя, что в следующее мгновение девушка окончательно ускользнет, торопливо заговорил:
— Любовь? Ну, мне кажется, это такое состояние души, когда ты настолько счастлив, что и солнце ярче светит, и воздух свеж, и цветы пахнут сильнее! Когда расстояние не имеет значения, а ты готов своротить горы, заслоняющие от тебя окно любимой! Когда каждый день прожитый без ее улыбки — пропал зря! Когда минуты до встречи тянутся как патока, а часы превращаются в пытку!..
— Да, — согласился призрак, становясь уже совсем прозрачной. — Именно так говорят поэты и все ловеласы, желающие заманить простушек в свои сети. Но, разве ты сам не слышишь, что за всеми этими сладкими и высокопарными речами нет ни чувств, ни мыслей. Такими трелями легко задурить голову восторженным девицам, чьи юные тела сами желают запретных ласк. Но я-то бестелесна, а моя душа не ощутила в красивом ответе биения живого сердца.
Степан обижено моргнул, потер свободной рукой кончик носа и проворчал с досадой.
— Вообще-то, мне еще никому в любви объясняться не приходилось. Так откуда ж знать, какие именно слова принято произносить в таких случаях, а какие — считаются затасканной благоглупостью? Я думал: надо как-то возвышенно, красиво… Да, уж… Живые девушки, говорят, капризны до ужаса — но с бестелесными духами им явно не тягаться. Мы вот тут с тобой в загадки играем, да в красноречии упражняемся, а тем временем настоящая Аревик умирает! И чтоб вернуть ее к жизни, я тебя, напыщенная бестелесная кукла, силком обратно потащу, если придется.
— Зачем она тебе? — полюбопытствовал призрак. — Понравилась? Действительно влюбился, или поиграть в героя, эдакого спасителя красавиц, захотелось?
— Ей и скажу! — огрызнулся парень и в самом деле готовый прибегнуть к рукоприкладству, если б на призрака можно было повлиять такими действиями. — Если спросит. И вообще, ты хоть помнишь, что с тобой произошло?
— Нет… — замешкался с ответом дух. — А разве, я не всегда здесь была? Мне кажется, я прожила здесь целую вечность. Хотя… Постой, да что-то такое чудиться. О большом доме… О каком-то странном и печальном замке… Там еще все такое, ослизлое, что ли? Нет, не могу вспомнить. Да и зачем? Лучше ты оставайся здесь… С тобой интересно.
— Так вот где западня укрыта! — сообразил Степан и забормотал самому себе. — Вот почему, после смерти, никто не возвращается обратно! Попав сюда, человеческая душа теряет память о реальном мире и продолжает существовать дальше вполне умиротворенно, предаваясь каким-то неосознанным грезам. Чем же тебя привлечь, Аревик? Что показать? Гм. А что у меня вообще есть? Трубка и табак! Нет. Это точно девушку не прельстит. Серьга! Что я несу?.. Зачем бестелесному созданию украшение? Был бы на ней хоть камень самоцветный, а так — кусок потемневшего металла…
Прислушиваясь к его торопливому и невнятному шепоту, призрак девушки заинтересованно приблизился и даже слегка уплотнился. По меньшей мере, глядя на нее теперь можно было разглядеть не только затуманенную белесой дымкой, растянувшуюся до горизонта изумрудно-седую степь, но и черты человеческого лица, и даже — орнамент на одежде.
— М-да, похоже, что кроме меня самого мне и предложить ничего… Вот незадача!
Степан задумчиво взглянул на замершего в ожидании призрака и вдруг — из-за присущей молодости бесшабашности, или — по какому-то наитию, подался вперед и неумело ткнулся губами в едва намеченный игрой теней рот девушки…
Молния на небесах не сверкнула, гром не загремел, земля под ногами не расступилась… Более того — Степан даже обычной оплеухи не успел получить за свою бесцеремонность, от стремительно уплотнившегося призрака прелестной армянки. Потусторонний мир попросту мгновенно захлопнул перед ним свои двери, беспардонно вышвырнув вон слишком наглого чужака.
Но, несмотря ни на что, дерзким и необдуманным поступком, ученик чародея все-таки сумел достичь желаемого эффекта. Ибо уже при следующем взмахе век, когда он вновь очнулся в девичьей светелке, сидящий у изголовья Аревик и по-прежнему согревая в своих ладошках ее пальчики, — Степан встретился с взглядом девушки. Увидел широко распахнутые, огромные глаза, густого темно-коричневого цвета, щедро украшенные россыпью золотистых искринок. И — неуверенную, робкую улыбку, оживившую розовеющие губы.
Глава четырнадцатая
Замечая, как Иоанн Грозный, в задумчивости прохаживаясь палатами, часто останавливается у окна и пристально смотрит ввысь, Милюта Скуратов не сомневался: великий государь испрашивает у небесных покровителей царства Московского совета и благословения в делах мирских. И никогда б не догадался главный опричник, что мысли царя не воспаряли к Богу, а смотрел Иоанн Васильевич всего лишь на верхние, получердачные окна привратной сторожевой башни. Всегда, в любое время года, даже в самую лютую стужу, они были открыты настежь, а в ночное время, словно на маяке, там горел свет.
Все стены странной горницы загромождали высокие полки, достающие аж до куполообразного, как в церкви, потолка, заставленные и попросту заваленные всевозможными фолиантами и манускриптами. Инкунабулы, в дорогих переплетах из тисненой кожи и украшенные самоцветными каменьями, соседствовали с простыми рукописями, кое-как зажатыми двумя грубо отесанными дощечками. Но при более внимательном рассмотрении, обнаруживалась определенная закономерность, и возникала уверенность, что хозяин библиотеки точно знает, что и где у него храниться.
Сам библиотекарь, или по старинке — архивариус, тщедушный человечек, усердно перебеливающий за конторкой какую-то бумагу, был горбат, невысок ростом, и чтоб дотянуться до столешницы, вынужден был стоять на специально придвинутой дубовой скамейке. Приступка была достаточно устойчива и широка, чтоб человечек мог по ней прогуливаться, не спускаясь на пол. Что он время от времени и проделывал, забавно притопывая валенками. За оттопыренными ушами у него торчали остро отточенные гусиные перья,
