тех, кому довелось вырасти на «замковой» пище, а в лесу укрылись не так давно. Забывая при этом, что даже самый могучий лесной житель – тур, и то, коль уж отбился от стада, должен постоянно быть настороже. В лесу любая стая одиночку загрызть норовит. А голодных и жадных до чужого добра ртов везде полно, как и прочей напасти… Успокаивая себя, что коль и случится по воле Создателя беда, в клетях и погребах найдется чем оплатить не только жизнь, но и свободу.
Хорошо прячет обжитую поляну густая чаща от человеческих глаз, но все ж не так надежно, как хотелось бы поселенцам. Не так, как люди сами себя в этом убеждают. Нашлись недобрые, но – зоркие глаза. Высмотрели, отыскали и здесь…
За черными неохватными стволами мокрых от росы дубов уже притаились беспощадные хохлатые воины. Целая ватага, четыре дюжины. Острые сабли обнажены, стрелы наложены на тетиву. Замерли степняки – ждут сигнала. Перемигиваются друг с другом, скалят зубы в волчьей улыбке, предвкушая легкую и славную добычу.
Песий Лог – не первый и не последний хутор, что не сумел спрятаться от обученных в степи следопытов. И совсем скоро придется поселенцам заплатить за свободу самую дорогую цену, потому что атаман Угрюм решил взять с них больше, нежели обычный откуп.
Подъесаул Медведь, хоть и понимал резон атамана, все ж не вполне одобрял такую непомерную жестокость. Считая, как и многие другие харцызы, что совершенно незачем убивать курицу, дающую и яйца, и цыплят? Причем каждый год, а то и дважды… Но мог понять и тех, чье сердце зачерствело, глядя, как гибнут товарищи в то время, когда Зелен-Лог по-прежнему жиреет, почивая в мире и неге, пока Кара- Кермен закрывает своим телом дорогу нежити.
Давно уже нет единомыслия в Вольной Степи. Некоторые атаманы договорились до того, что предложили отойти в сторонку и пропустить нежить в королевство. К счастью, до подобного позора никогда не дойдет, потому что безмозглое воинство оживших мертвецов движется на живой дух, и уступить ему дорогу не удастся. Мертвяки не выберутся из степи до тех пор, пока там будет оставаться хоть один живой харцыз. Но те же «герои» зазывают не жалеть подданных Беляны и при каждом нападении вырезать в пень всех жителей захваченных селений. Мол, чтоб те тоже почувствовали… Вот только что именно должны почувствовать обычные крестьяне, в особенности – дети, Медведю было не совсем понятно. Девки, скот – это правильно. Харцызу надо что-то есть, у чьего-то мягкого бока после боя погреться… Но зачем же убивать тех, кто вырастит новый скот, и детишек, из которых через пару лет могли вырасти новые работники или красавицы? Этого подъесаул не одобрял.
Взять хотя бы это селение. В лучшем случае пятнадцать-двадцать взрослых мужиков и чуть более дюжины парней, сносно владеющих луком и рогатиной, но – не воины… Людей убивать не обучены. Остальные – бабы да девки с ребятишками. Положить стрелами клыкастых стражей. А потом – повязать сонных бортников прямо в избах и без спешки забрать себе все приглянувшееся, как это всегда делал запропастившийся где-то Вернигор. Но занявший место атамана Угрюм хотел дать прочувствовать своим молодцам, среди которых большая часть недавно прошла посвящение, ощутить наслаждение победой и упоение боя. И Медведь вынужден был признать, что в чем-то он был прав. Посвящение посвящением, а в беспощадной стычке с нежитью молодняк, не видевший смерти и не нюхавший крови, может оробеть, замешкаться и погибнуть почем зря. Конечно, расстрел полусонных селян не совсем та наука, которую следует пройти воину, но хоть что-то. Глядишь – и в настоящем бою не дрогнет рука, направит стрелу в неживое тело. А в Кара-Кермене и так осталось не слишком много бойцов, в то время как количество прорывающейся сквозь барьер нежити с каждым годом только растет. И когда они уничтожат, задавят своим количеством степное войско, Зелен-Лог будет обречен. Так почему б поселянам не умереть немного раньше, но с пользой для дела?
Весть о выселке, который прошлым летом возник в Чернолесье ближе чем в шести конных переходах от их куреня, полмесяца тому доставили Рысь и Сорокопут. Лазутчики из молодых, но остроглазые и азартные. Переселяясь в лес, селяне выбрали место для своего хутора между двумя замками, в двух пеших переходах в глубь топей от главного тракта и чуть ближе к Зеленцу. Очевидно, рассчитывая на то, что близость крепостей даст им дополнительную защиту. Тем более что, добираясь сюда, харцызы должны были оставить за спиной Дубров с его воинственным, ненавидящим степняков гарнизоном из отступников и сбежавших пленников. Правда, ушедшие в лес по весне люди еще и обжиться толком не успели, поэтому на большую добычу харцызам рассчитывать не приходилось. Но зато в этом селении была главная для степняков ценность – девки. Как уверяли лазутчики, целый десяток погодков пятнадцати-девятнадцати лет.
Узнав об этом, Угрюм не долго раздумывал. Женщин в Кара-Кермене всегда не хватало, а кроме того, удачный налет лично ему сулил укрепление авторитета. Свистнул на коней, охочих поразмяться, и двинулся за добычей, ведя десяток лошадей в поводу. Сгодятся… Если не от Змиев откупиться, мало ли что тварям взбредет в голову, то добычу перевезти.
Следопыты вели уверенно и скрытно. Так что за все время пути ни один королевский разъезд их не заметил. И на выселок ватага вышла без задержки, а как и было задумано, вскоре после полуночи. Стреножили неподалеку, с подветренной стороны, коней, а сами затаились вокруг, терпеливо выжидая времени Волка. Той предутренней поры, когда сон имеет над человеком наибольшую власть.
А Угрюм тем временем в который раз взвешивал: стоит ли уничтожать поселение, или все-таки ограничиться добычей? Все ж древнейший неписаный закон Степи велел без надобности невинную кровь не проливать. Но, поглядев на нетерпеливо переминающихся с ноги на ногу молодых воинов, стряхнул с себя неуверенность и принял окончательное решение.
Клацнуло огниво, поджигая стрелу, атаман натянул лук, и быстрый огонек мигнул в воздухе, впиваясь в крытую сухим тесом кровлю одного из загонов для скота. Вроде и тихо все сделал харцыз, а псы насторожились, вскочили и громко залаяли. Но было уже слишком поздно. Опять свистнули смертоносные стрелы, и псы, жалобно воя, покатились по земле.
Из домов начинали выглядывать полураздетые и сонные крестьяне. И пока они растерянно протирали глаза, почесывали заросшие подбородки и оторопело пялились на страшное пламя, жадно облизывающее навес, острые стрелы харцызов впивались в их тела, не защищенные даже тонким полотном рубашек. Бортники валились замертво у порога своего дома, так и не сообразив, что же случилось. А как упал последний бородач и к его телу с душераздирающими воплями бросилась простоволосая, полураздетая баба, степняки отложили луки и вышли из-за деревьев. Самая приятная часть охоты только начиналась.
И никто не заметил, что с высокого разлапистого дуба, стоявшего на краю обжитой поляны, почти полностью спрятавшись в огромном дупле, обеими руками зажимая себе рот и глотая жгучие слезы, за всем этим ужасом наблюдал двенадцатилетний Вратко…
После столь бурного дня и не менее бурной, но более занятной во всех отношениях ночи я проснулся гораздо позже, нежели привык подниматься. Уставший не меньше изрядно потрудившегося тела от избытка хлынувшей на него информации, мозг категорически отказывался реагировать на все сигналы здешнего аналога будильника, полностью игнорируя многократно продублированное им на разные голоса требовательное «Кукареку!». Я хотел спать!! Сладко и безмятежно. Впервые за многие-многие месяцы с того самого дня, как оказался в больнице… Может, кому-то это покажется странным, но я совершенно не рефлексировал по поводу переноса в другой мир. Даже если на мгновение предположить, что все вокруг плод моего больного воображения, то и в этом случае я собирался наслаждаться жизнью, а не заморачиваться по поводу реальности происходящего. Не помню точно, кто и какими именно словами высказался по схожему случаю, но суть запомнил. И сводится она к тому, что, если что-то пахнет, как коньяк, выглядит, как коньяк и неотличимо на вкус – значит, вне всяких сомнений, коньяком и является. Пей и не выделывайся.
Ясен пень, со временем эйфория схлынет, накатит ностальгия, но все это будет еще не скоро. Если будет вообще… Откуда мне знать, может, уже завтра или еще сегодня заявится господин академический профессор и снова втравит меня в какую-то историю. Как говаривал классик: «Сегодня на Патриарших будет интересная история…»
Ощупав лежанку рядом с собой, я, к сожалению, никого не обнаружил, но несколько длинных золотистых волосков на одеяле и подушке, замеченных при более тщательном досмотре, категорически
