Спиридоновны. Вход бесплатный. Точнее, почти бесплатный, если не считать березовых полешек, которыми в Равелатсе принято расплачиваться за сказку. Могут, правда, сойти и еловые, даже осиновые, но березовые лучше. Вспыхивают, как порох.
Расплачиваться полешками за сказку придумала Вера Дюжева...
В тот день собрались у нее. В коридоре. Возле огромной, как железная башня, печки. Тепло и уютно. Вера пожевала косичку, похожую не козий хвостик, и сказала:
— Завтра сказкин день.
Но это почему-то никого не обрадовало.
— Завтра сказкин день, — повторила Вера. — Мы идем к Марии Спиридоновне.
— А зять? — спросил Степа Варенец.
— Что зять? — спросила Вера Дюжева.
— Ругаться будет, — сказал Степа и передразнил: — «Опять хату выстудили...»
Вера приуныла. Этот зять! Он всегда ворчит, когда они приходят. И никогда не слушает сказок. Вера, когда была маленькая, не любила одну сказку. Отворачивалась, когда ее рассказывали. Как будто можно было отвернуться от сказки. Но сказка выбегала из-за спины и снова оказывалась перед Верой. «Вот и я, — говорила. — Узнаешь?» Как было не узнать!.. Ведь «одной девочкой-волшебницей, которая обещала цветочному зернышку дождь, а потом забыла про свое обещание», была она, Вера. Она! Хотя, в отличие от девочки-волшебницы, и повелевала не стихиями, а всего-навсего заурядной лейкой. Но именно о ней, о лейке, Вера и забыла, когда пришла пора напоить зернышко...
Может быть, зять уходит от сказки потому, что боится ее? Может быть. Не в этом дело...
Вера поплевала на пальцы и открыла дверцу печи. Прищурилась от жары. Выбрала полешко поберезовей и сунула в печь. Полешко вскрикнуло, пустило было слезу и тут же весело загорелось. Как будто даже обрадовалось огню.
Вот это полешко и натолкнуло Веру Дюжеву на одну мысль.
— Эй, — крикнула она, — смотрите сюда! — Выхватила из охапки полешко и подняла над головой.
— Ну и что? — Степа Варенец насторожился и посмотрел Вере в рот. Он ждал новостей.
— Завтра сказкин день, — сказала Вера, — идем к бабушке с полешками.
Вовка-большой и Феликс Кудрявцев переглянулись: молодец!
В воскресенье отправились. «Скрип, скрип, скрип...» Думается: снежинки скрипачат. В ожидании встречи со сказкой и думается о сказочном.
Вон и дом бабушки Кисловской. Ростом не взял, зато в плечах широк. Стоит по щиколотки в снегу. К двери зять тропинку пробил. Рабочий человек. Только сказок не любит. И тепла жалеет. Ладно, теперь не будет жалеть. Свое под пальтецами несут.
Стучат. Входят. Зять!
Вера Дюжева зятю — полешко.
Вовка-большой зятю — полешко.
Степа Варенец зятю — полешко.
Феликс Кудрявцев зятю — полешко.
Митя Удальцов зятю — полешко.
Вовка-маленький (по дороге прибился) зятю — коры березовой.
А зять? Нахмурился. Ушел, рта не раскрыв.
Здравствуйте, бабушка!
...Жаль, что скоро сказывается сказка. Жаль, что еще скорее догорают в печурке полешки.
Раньше не они приходили в гости к сказке. Раньше сказка сама приходила к ним в гости.
И Вера Дюжева, и Вовка-большой, и все другие помнят: мама с папой в кино, а в дом сказка — жданая и званая — бабушка Кисловская.
Теперь бабушка Кисловская «посидеть с детьми» не ходит. Да что по гостям! По дому и то бабушка Кисловская больше не ходит. Отказали сказке ноги. Жаль, что, как в сказке, нельзя побрызгать на них живой водой...
— До свидания, бабушка Кисловская!..
«Здравствуйте»... «До свидания»... Так, воскресенье за воскресеньем. Всю зиму. С полешками под пальтецами. А Митя Удальцов с магнитофоном. Придумал бабушкины сказки записывать. Пусть записывает. Что-то услышит... Он хоть и мастер, но больше с приставкой «ло». И сколько пока ни записывал, никто этих записанных сказок не слышал.
Зима кончалась, и это огорчало. Зато сказкам, казалось, конца не будет, и это радовало.
В воскресенье, как всегда, собрались в гости к сказке. Вот и дом бабушки Кисловской. Возле дома народ толпится. Толпится, толпится и ни о чем не говорит. Разве что шушукнется кто друг с другом и — снова молчок. Галка крикнула. Может, спросить хотела, почему все молчат? В доме окна затянуты. Утро вовсю, а они затянуты. Дверь в дом настежь. Зятя не видно. Где-то кто-то плачет...
В комнате у бабушки полумрак. Но если приглядеться — все, как всегда: кровать, стол... Только люди чужие. Толпятся, как на улице, и молчат. На кровати никого. А на столе? А на столе — гроб. В гробу — между двух медных пятаков острый, как шило, нос. Острый нос между двух пятаков на месте глаз. Бабушка Кисловская, Мария Спиридоновна...
Умерла сказка.
Даже не обиделись, когда вытурили. Впрочем, и обижаться было не на что. Вытурили вежливо. Зять сказал:
— Все!
Да, все. Не вернешь сказку. И не будет в Равелатсе сказкиных дней. Потому что нет бабушки Кисловской. Ужасно и удивительно: была и нет.
Расходятся, забыв договориться о встрече. Вечерняя поверка, по молчаливому согласию, отменяется. В Равелатсе траур.
Утром встречаются возле школы. В руках у Мити Удальцова магнитофон. Под мышкой у Мити Удальцова лист бумаги, скатанный в трубку.
Степа Варенец любопытней всех:
— Что это?
Митя Удальцов краснеет. Он всегда краснеет перед тем, как сказать что-то. Но Митя Удальцов молчит. Вместо него печатными буквами говорит плакат: «Сегодня вечером в школьном кафе «Лунник» сказки бабушки Кисловской»... Пока остальные рассматривают плакат, Митя включает магнитофон. Что это? Магнитофон рассказывает сказку. Рассказывает сказку голосом бабушки Кисловской. Все замерли и слушают. Значит, не умерла сказка, жива!
Звенит звонок. Митя выключает магнитофон. Остальное дослушают вечером, в школьном кафе «Лунник».
Соль
В милицейском протоколе об этом было сказано скупо: такого-то числа в таком-то магазине при попытке купить семь килограммов соли был задержан дошкольник Владимир Удальцов. На допросе задержанный показал...
За этот протокол кое-кто потом получил по шапке. Но факт остался фактом. Вовка-маленький, действительно, пытался купить семь килограммов соли.
Он пришел в магазин и, выстояв огромную очередь, протянул кассирше горсть денег.
— Тебе чего, мальчик? — спросила кассирша, выглядывая из своего окошечка, как скворчиха из скворечни.
— Соли, — сказал Вовка-маленький.
— На сколько? — спросила кассирша, пересчитывая деньги.
— На все, — сказал Вовка-маленький.
