О Борькиных приключениях на элеваторе — рассказ особый. А сейчас — о том, что случилось, когда мы вернулись домой.
Борька сразу увлекся какой-то новой игрой. Вместе с черноволосой Светланкой, дочкой директора, он день-деньской сновал по поселку и собирал то, что не сеял: щепу и стружку. Зато ее щедро сеяли другие: плотники, тесавшие бревна для новых домов.
Увлеченный этим делом, Борька, казалось, забыл о березке, носившей его имя. Но я не осуждал его за это. Убедившись, что потерянного не вернешь, человек всегда находит радость в другом.
И все же я ошибся, полагая, что Борька совсем забыл о березке. Однажды он пришел ко мне и попросил написать печатными буквами: «Не тронь березку!»
Я написал, и Борька ушел, не сказав ни слова. Но я догадался, что он задумал: повесить надпись на моей березке. Чудак, он полагал, что если запретить плохое, то зло исчезнет.
В тот же день я отправился навестить свою березку.
Вот и она. Парикмахер-осень постаралась на славу. Выкрасил шевелюру моей тезки в рыжий цвет. Но не рыжая красота стройной целинницы, а нечто совсем иное привлекло мое внимание. На стволе березки висел фанерный щиток, а на нем пляшущими буквами было написано: «Не тронь березку!» Но и это было не главное. Рядом с деревцем лежала большая куча щепы и стружки.
«Плохое можно запретить, — подумал я. — Но этого мало. Надо еще сделать так, чтобы плохое не могло родиться».
КОМЕНДАНТ СПОТЫКАЧ-МОСТА
Года два я не видел Борьку. И вот снова еду в совхоз, где он живет. Дорога дальняя, однообразная, но я, как и ты, фантазер, мой маленький читатель. А фантазерам нигде не скучно. Пусть для других облачко, плывущее над головой, просто облачко. Для нас с тобой оно двугорбый верблюд, бредущий по пустыне поднебесной.
И поле после уборки для нас не просто поле, а стриженная под ежик голова великана.
И горбатый курган — не курган, а задремавший на солнце медведь.
И березка, выскочившая на бугорок, не просто березка, а безымянная чемпионка, увенчанная множеством золотых медалей осени.
Но одно дело — мы с тобой. А другое — шофер. Шофер, будь он самым отчаянным фантазером, ничего этого не должен видеть: ни стриженой головы великана, ни кургана-медведя, ни березки- чемпионки. У него одна забота — смотреть вперед и не дремать, потому что, сам понимаешь, баранка — не подушка, и спать на ней очень неудобно.
И шофер смотрит вперед. Только вперед. Его зовут Гриша. А еще Неунывайко. Многие думают, что это прозвище, потому что Гриша очень веселый человек. Но это не так. То есть, что веселый — это так, а что прозвище — не так. Неунывайко — это Гришина фамилия.
У Гриши густые кудри. Они, как плющ, обвивают фуражку, спускаются на глаза и мешают Грише смотреть. Поэтому Гриша то и дело машет рукой. Как будто прогоняет со лба муху.
Я сижу рядом и думаю, что смотрящий вперед Гриша чем-то очень похож на метящегося в цель стрелка.
Неожиданный толчок выводит меня из задумчивости. Я подскакиваю и прикладываюсь затылком к железному куполу кабины. Как же он больно дерется, чертов потолок! Я укоризненно смотрю на Гришу.
— Спотыкач-мост! — кричит, улыбаясь, Неунывайко.
Конечно, унывать ему чего! Унывать ему нечего. Это мне надо унывать, потому что мой, а не Гришин затылок получил железный шлепок. Но и огорчаться в моем положении смешно. Я давно вышел из того возраста, когда обижаются на вещи. Но Спотыкач-мост... Хотел бы я видеть, как выглядит этот проклятый мост, наградивший меня подзатыльником.
Машина тормозит и, переваливаясь с боку на бок, как тюлень, вползает на мост. Еще толчок, и мы скатываемся с моста на дорогу.
Гриша переводит дух и вдруг спрашивает:
— Верно это, что раньше за проезд по мосту плату брали?
— Брали. А что?
— А то, что я с этим Спотыкач-мостом тоже каждый раз расплачиваюсь.
— Чем же это? — спрашиваю я, подозревая шутку.
Но Гриша не шутит. Он останавливает машину, и мы подходим к мосту.
— Видите, — говорит Гриша, — на съезде яма и на въезде яма. Машины выбили. Вот теперь и спотыкаются.
Гриша набрал пригоршню дорожной пыли и подбросил ее кверху. Ветер отвел пыль в сторону, и на землю пролилась золотая струйка пшеницы.
Я понял, чем расплачиваются шоферы со Спотыкач-мостом.
На центральной усадьбе мы с Гришей расстались. Он поехал в степь за зерном, а я зашел к директору совхоза Марку Ивановичу.
— Корреспонденты и птицы слетаются на урожай, — сказал, увидев меня, Марк Иванович.
Я был корреспондентом, но сравнение с птицей не обидело меня. Что ж, когда это правда. Корреспонденты, как и птицы, чаще прилетают в совхоз, когда там созревает урожаи. Птицы — на даровое угощение. А корреспонденты... Впрочем, посмотри любую газету за то время, когда идет уборка, и ты узнаешь, зачем приезжают корреспонденты в совхоз.
Узнав, что нужно для газеты, я отправился на розыски своего приятеля Борьки. Но его в совхозе не оказалось.
И вот я снова еду с Гришей. Теперь уже из совхоза на элеватор.
Солнце сонно морщится, собираясь на покой, когда мы подкатываем к Спотыкач-мосту.
— Осторожно, пешеходы! — кричу я Грише, заметив впереди двух мальчиков. Они идут гуськом по обочине дороги, и на плечах у одного из них плывет небольшое бревнышко. А на плечах другого — лопата. Но не бревнышко и не лопата привлекают мое внимание, хотя им отводится немаловажная роль в этой истории, а одежда мальчиков. Ни один из них не одет по сезону. Если наряд первого мальчика — пестрая тюбетейка и. легкая вельветовая курточка — напоминает о лете, то наряд второго — теплая шубейка и шапка-ушанка — заставляет думать о лютой зиме.
Мы обогнали мальчиков, и я, к своему удивлению, узнал в «мальчике-лете» своего старого приятеля Борьку.
Другой мальчик, казах, или «мальчик-зима», как я назвал его про себя, был мне незнаком.
Попросить Гришу остановиться? Я посмотрел на шофера и не сделал этого. Он был занят сейчас самым главным на целине: возил хлеб на элеватор. И никто на свете не имел права прерывать его рейса. Встречу с Борькой пришлось отложить до другого раза.
Я вспомнил наш последний разговор с ним. Борька спросил:
«Какая у тебя должность?»
«Корреспондент», — ответил я.
«А у дяди Феди?»
«Тракторист».
«А у тети Нади?»
«Доярка».
«А у моей мамы?»
«Счетовод».
«А у моего папы?»
«Агроном».
Перебрав всех родных и знакомых и выяснив с моей помощью, у кого какая должность, Борька неожиданно тяжело вздохнул:
«А у меня нет...»
