— Артист, — сказал Павка.
— Не вижу, — сказала старшая вожатая и спросила: — Что ты умеешь делать?
Я не успел собраться с мыслями.
— Подсказывать, — опередил меня Павка.
Я с угрозой посмотрел на своего друга. Но Павкин ответ неожиданно понравился старшей вожатой.
— Очень хорошо, — сказала она, — у нас как раз нет суфлера.
Но я-то как раз и не собирался быть суфлером. Подсказывать другим... Этим я и так был сыт по горло.
— Хочешь быть суфлером? — спросила старшая вожатая.
Я пожал плечами.
— Ты сомневаешься в своих способностях? — удивилась старшая вожатая.
Возможно, это была педагогическая хитрость. Но я не устоял и согласился. Чтобы никто не сомневался в моих способностях.
Начались репетиции. Мой друг Павка в них не участвовал. Он якобы разучивал роль индивидуально. По своему собственному способу. Но я-то знал, в чем дело. Павка увлекся телепатией, и единственный способ, который его сейчас интересовал, это передача мыслей на расстоянии.
Что касается роли, то это была не его забота: на то и суфлер в будке, чтобы актер знал, что делать на сцене. Так говорил Павкин дедушка, бывший актер.
Наступил день спектакля. Артисты волновались как могли. Один Павка был спокоен. Надеялся на меня, как перевозчик на лодку.
Я тоже был спокоен за Павку. Утром у меня выпал зуб, и бабушка сказала, что это к счастью.
Дали занавес, и начался пролог.
Я сидел в суфлерской будке, как стриж в дуплянке, и смотрел на сцену. Вышел Павка. Вид у него был боевой и гордый. Он играл Робина Гуда, доброго разбойника.
Павка поднял колчан со стрелами и разинул рот. Это было так красиво, что я залюбовался. «Ай да Павка!» — ликовал я вместо того, чтобы заниматься своим прямым делом.
Не слыша подсказки, Павка зевнул, сделав вид, что зевок предусмотрен по ходу действия пьесы, и с размаху опустил колчан на суфлерскую будку.
В голове у меня загудело, и я сразу вспомнил о своих обязанностях.
— Ко мне, — сказал я.
— Ко мне! — крикнул Павка.
— Леш... — начал я и — обомлел: вместо «с» у меня изо рта вылетело «ш». Проклятый зуб! Что было делать?
— Ко мне! — еще раз крикнул Павка и свирепо посмотрел на меня.
Будь что будет...
— Лешные братья.
Павка на секунду задумался.
— Леш-ш-ш-ные братья, — прошипел я.
— Лешие братья! — обрадованно крикнул Павка.
В зале засмеялись. Это насторожило Павку, и он подозрительно покосился на мою дуплянку. Но тут же грянули аплодисменты, и Павка, польщенный и успокоенный, еще раз крикнул:
— Ко мне, лешие братья!
Я спиной чувствовал, как в зале давились и умирали со смеху.
Но уже ничто не могло остановить Павку. Окруженный со всех сторон «лешими братьями», выбежавшими на его зов из-за кулис, он снова поднял колчан и разинул рот. В зале воцарилась мертвая тишина.
Я посмотрел в тетрадь с ролью и обомлел. «Не стони, бедняк. К суду злодеев...» — вот что я должен был подсказать Павке. Увы, у меня не было выхода.
— Не штони, бедняк, — прошипел я.
— На штаны, бедняк! — крикнул Павка под хохот зала.
— К шуту шлодеев, — прошипел я, теряя голову.
— К шуту шлодеев! — крикнул Павка, восхищаясь своим успехом.
К счастью, пролог на этом окончился. А участвовать в первом действии нам уже не пришлось: ни мне, ни Павке. Рассерженная старшая вожатая Вера турнула меня из суфлерской будки, а Павку со сцены.
На этом — увы! — и оборвалась наша артистическая карьера.
ТЕЛЕПАТЫ
Я застал своего друга Павку глубоко задумавшимся. В это состояние он погружался обычно в двух случаях, когда мыслил или когда у него болел живот.
«Живот или мысль?» — гадал я, глядя на своего друга. Если живот, лицо его изобразит страдание. Если мысль — улыбку.
Павка улыбнулся. Значит, он мыслил.
— Помнишь, ты обещал... — начал Павка и пристально посмотрел на меня.
Я сразу понял значение этого взгляда: Павка проверял мою гениальность.
Делается это обычно так. Заговариваешь с каким-нибудь мальчишкой (девчонки в счет не идут, они не выдерживают испытаний) и обрываешь разговор на самом интересном месте. А через несколько дней возвращаешься к нему снова. И вот, если тот, с кем имеешь дело, сразу вспомнит, на чем вы остановились, знай, перед тобой вполне гениальный человек.
Об этом мы вычитали в одной книжке, а книжкам мы с Павкой привыкли верить.
«Помнишь ли ты?» — спросил Павка, и моя мысль заметалась, как кошка, преследуемая собаками. Кошка! Едва этот образ возник у меня в голове, как я сразу вспомнил, о чем мы разговаривали несколько дней назад. О кошке же. Дело в том, что мы оба состояли в кружке юных биологов и, по заданию старосты кружка Жени Орловой, вели наблюдение над образом жизни домашних животных. А так как иных млекопитающих, кроме кошек, на нашей улице не водилось, то сами понимаете...
— Кота не было дома, — чистосердечно соврал я, надеясь, что Павка не станет допытываться о подробностях. Честно говоря, о них мне не хотелось распространяться. Зная крутой нрав Прохвоста, я попросту боялся к нему подступиться. Неизвестно еще, как бы он отнесся к переселению в вольеру для подопытных животных.
— Кот тут ни при чем, — буркнул Павка, и я понял, что получил двойку по гениальности. — Я имел в виду передачу мыслей на расстоянии, — уточнил мой друг.
Вот оно что! Действительно, к разговору о передаче мыслей на расстоянии, который мы вели с Павкой, кот Прохвост не имел никакого отношения. О нем мы разговаривали позже.
Мое счастье, что Павка терпимо относился к недостаткам своих ближних. Поэтому наша дружба не дала заметной трещины.
— Бери лист бумаги и рисуй, — приказал Павка.
— Что рисовать?
— Не твоя забота, — отрезал мой друг. — Я буду смотреть тебе в затылок и...
— Понял! — радостно проорал я. — Телепатия... Передача мыслей на расстоянии...
— Какой догадливый! — усмехнулся Павка и стал позади меня.
Я, на всякий случай, прислушался. Это было, конечно, глупо, потому что мысли, в отличие от мыслителей, ходят бесшумно и не стучат башмаками. Потом мне стало не по себе. Показалось, что Павка у меня за спиной корчит рожи и, хуже того, намеревается хватить меня кулаком по затылку. Вообще, очень неприятно, когда на тебя смотрят сзади.
Я обернулся. Павка стоял, скрестив на груди руки, и в упор смотрел на меня.
