в традициях китайской культуры поэзия и каллиграфическое искусство издревле ценятся очень высоко и люди, обладающие этими талантами, всегда особо уважаемы — это трогательное приветствие восточной культуры. Я поблагодарил профессора и постарался в лекции не разочаровать аудиторию. Потом несколько докторов просили меня проконсультировать тяжелых больных и дать советы.
Профессор Лью преподнес мне диплом приглашенного профессора и памятный сувенир — декоративную тарелку с видом Университета Гонконга.
— А теперь поедем в ресторан. Вы китайскую кухню едите?
— Спасибо, я ем все (Ирина хоть и не любит китайскую еду, промолчала). Оказалось, что нас привезли в «Жокей клуб», о котором наш гид говорил, что это самый изысканный ресторан для элиты Гонконга — Лью был членом этого клуба. Обстановка там богатая и чопорная.
— Вы говорите, что вы едите все? — улыбаясь сказал Лью.
— Да — я ем все.
— А суп из змей вы есть будете? Это особый деликатес Гонконга. Сейчас как раз сезон созревания змей для супа.
Предложение было довольно неожиданное, но я постарался не подать вида:
— Буду. — И посмотрел на Ирину.
— Я тоже попробую, — она сказала это несколько нерешительно. На развозном столике два вышколенных официанта подвезли большую серебряную супницу. На ее крышке — серебряная кобра раздувает свой капюшон. Горячий суп разлили в небольшие китайские супные чашки. Цвет супа — обычный, вроде куриного, а в нем плавали какие-то отдельные мясные волокна. Лью, улыбаясь, следил за нами. Мы оба осторожно зачерпнули содержимое, на вкус — приблизительно как куриный суп.
— Ну как — вам нравится?
— Да, довольно вкусно. — Мы стали есть более свободно, без опаски. Я спросил:
— Где берут змей для супа и какие это змеи?
— Для этого есть специальный большой змеиный питомник. В суп полагается класть змей трех видов, одна из них обязательно должна быть ядовитая.
— По-моему, у них немного куриный вкус.
— Это потому, что в суп подкладывают куриное мясо.
— А супов из драконов Гонконга у вас не делают?
— Мы бы хотели, но геосвященники считают, что драконы могут рассердиться и натворить бед. У нас в это серьезно верят — ведь это Гонконг.
Перед завершением карьеры
По нашим с Ириной расчетам, работать нам оставалось меньше двух лет. Но, прежде чем объявить о решении уходить, нам самим надо было привыкнуть к этой мысли и представить себе, как мы будем жить и чем станем занимать наше время.
Я насмотрелся на некоторых моих пациентов, ничем не занятых стариков. По моим наблюдениям, у них была скучная жизнь. Люди, вышедшие на пенсию, нередко впадают в состояние растерянности. И в самом деле, что такое жизнь на пенсии? Это постепенный переход человека из животного мира в мир… овощей. Пока человек работает, он каждый день «ходит на добычу», как все представители животного мира. Когда он перестает работать, то сидит на своем месте и сосет соки земли, занятый лишь своим метаболизмом, вроде овоща на грядке. Перспектива стать овощем казалась мне непривлекательной. Но, если у человека есть какая-то страсть или пристрастие — чтение, слесарничество, кулинария, — это заполняет его душу и оставляет человеком, помогая переходу в новое состояние.
Я знал, что буду делать, — писать! Лелеял мысль, что опять стану сочинять стихи, во мне давно зрела идея написать что-то о судьбах беженцев, может быть, воспоминания; хотелось записать свои мысли о Пушкине. И еще я буду делать иллюстрации к своим детским стихам.
Если мое отношение к грядущим переменам в образе жизни было идеалистически-творческое, то у трезво-практичной Ирины оно носило сугубо деловой характер: как мы будем справляться с расходами без особых новых доходов? Надо, чтобы в семье сохранялся баланс идеалистических и трезвых планов на жизнь. Ирина всегда заранее знала, что и когда она должна делать. Поэтому у нее постоянно были детально разработаные финансовые планы на каждый следующий год, планы доходов-расходов. Теперь она обдумывала планы расходов-доходов.
— Знаешь, на сколько сократятся наши доходы? — говорила она.
Я проявлял свою поэтическую несостоятельность:
— Знаю, приблизительно раз в пять.
— Я подсчитала точно: в десять раз! Вместо двухсот с лишним тысяч в год мы будем получать всего двадцать с небольшим. Этого нам недостаточно. И вместо бесплатной страховки надо будет покупать ее за большие деньги. Придется снимать деньги из накопленных. А на то, что снимаем, мы должны платить налог.
У всех выходящих в отставку пожилых американцев есть одна важная задача: постараться так жить на пенсии, чтобы по возможности не изменился привычный стиль жизни. А у нас была еще задача — оставить после себя деньги на образование нашим внукам.
Ирина консультировалась с нашим маклером. Он спросил:
— Сколько, вы считаете, вам надо иметь денег в год?
— На все расходы — не менее шестидесяти тысяч.
Он произвел расчеты на своем компьютере:
— О'кей, вместе с социальным страхованием вы можете свободно иметь семьдесят пять тысяч, снимая только проценты на ваши деньги в акциях. Вы будете платить около пятнадцати тысяч налога. При этом основная сумма ваших накоплений останется нетронутой и будет расти (это называется «стричь купоны»).
По всему выходило, что мы сможем сохранить свой стиль жизни — не шикарный, но и не слишком экономный, и путешествовать по миру, сколько захотим. А если надо будет еще — можем взять больше. При этом и внукам останется. И я подумал: если бы мы остались в России, ни при каких условиях мы не смогли бы быть так обеспечены в старости.
Беспокоиться было не о чем. Есть поговорка: «Муж и жена — одна сатана». Мы дружно готовились к будущему. Правда, если будет здоровье и обойдется без неприятных неожиданностей. Как заканчивал свои письма Лев Толстой, «Е.Б.Ж.» — «Если Будем Живы».
Рабочая нагрузка докторов в Америке всегда волнообразна: в какие-то годы пациентов больше, в другие меньше. В последнее время я делал все больше операций, реже илизаровские, больше — по замене больных суставов на искусственные, до ста в год. Операции эти физически тяжелые, самые трудные моменты операций я чаще и чаще отдавал резидентам, тщательно за ними следя и, где нужно, поправляя. Мне хотелось заранее подобрать себе заместителя, которому я передал бы свой офис и практику. Я искал такого среди молодых докторов. Вспоминая себя молодым, рвущимся к мастерству, к завоеванию позиций, я мечтал помочь пробиться вверх именно молодому.
Тут я хочу привести стихотворение Федора Тютчева, которое полностью отражает мои тогдашние мысли и чувства:
