— Когда можно положить Гизая? — спросила она меня.
— Хоть сегодня.
Мы договорились, что завтра они привезут Гизая в госпиталь, мы снимем с него гипсовые повязки и начнем восстановительное лечение. Перед уходом отец сунул Гавриилу в руки конверт с деньгами. Как только они ушли, он сказал:
— Вот видишь, никогда не надо делать больше, чем подсказывает сама природа. Хирург должен иметь особое чувство — знать, когда ему вовремя остановиться. Ясно, что такое большое удлинение было не для него. Но не мог же я критиковать Френкеля.
На всякий случай я по свежим следам записал консультацию на двух языках — чтобы лежала в истории болезни. Назавтра мы ждали в госпитале Гизая. Но больше ни я, ни Виктор никогда его не видели — родители его не привезли. Почему и куда он пропал, мы не знали. Что с ним стало дальше, выяснилось только через несколько лет, когда мать подала в суд на нас с Виктором. Но об этом — потом.
Гавриил часто видел, что я расплачивался за его покупки кредитной карточкой (потом он отдавал мне долг наличными). Ему тоже захотелось иметь такую карточку, тем более что в американских газетах писали, что Горбачев купил своей жене в Лондоне бриллиантовые сережки, расплатившись карточкой «Американ экспресс».
— Хочешь получить карточку? Надо поехать в банк и все там узнать. Мне как американцу мой банк сам присылает карточку, потому что у меня там есть счет. Но ты иностранец, ты должен будешь внести деньги.
— Давай съездим.
Он долго забивал карманы деньгами, потом вспомнил и положил еще и конверт с гонораром от родителей Гизая. Мы побывали в нескольких банках, но как иностранцу ему везде отказывали. Все-таки один банк согласился оформить ему карточку «Американ экспресс». Но кто-то должен был стать его доверенным лицом в Америке и иметь доступ к деньгам. Он будет посредником, вся переписка с банком должна идти через этого представителя. Я объяснил Гавриилу, в чем проблема:
— Кого ты можешь назначить своим доверенным?
— А кого я могу, кроме тебя?
— Хорошо, тогда ты распишись здесь и здесь — это образец твоей и моей подписей. Сколько ты хочешь положить денег?
— А сколько нужно?
— Меньше пяти тысяч они не принимают.
— Ого! Ну ладно, пусть будет пять тысяч.
Заполнив все положенные бумаги, мы подошли к кассирше, которая сидела по другую сторону высокой и широкой стойки. Гавриил стал из карманов выкладывать пачки долларов, немецких марок и итальянских лир, накопленных от разных поездок. Кассирша терпеливо ждала, пока мы считали, я передавал ей пачку за пачкой, она их вновь пересчитывала.
Уже вроде все посчитали, не хватало двухсот долларов.
— У тебя есть конверт, который тебе дали сегодня, — напомнил я.
— Да, да, я забыл. Куда это он задевался? — он стал лазить по всем карманам.
Мы с кассиршей ждали. Он долго возился, потом вдруг сказал:
— Она украла.
Хорошо, что кассирша не понимала по-русски, — мог выйти большой скандал. Если американца огульно обвинить в чем-нибудь, дело может дойти до суда. Улыбаясь кассирше и стараясь, чтобы она по интонации не уловила смысл его слов, я стал мягко уговаривать:
— Гавриил, ну как она могла украсть, если она вообще сидит по другую сторону стойки?
— А я тебе говорю, что это она украла.
— Слушай, дай я сам проверю в твоих карманах.
— Проверяй, но я тебе говорю.
Кассирша терпеливо, но и с нарастающим удивлением смотрела на нас. Я полез в боковой карман его пиджака и сразу вытащил тот конверт.
— Вот видишь: никто у тебя ничего не украл!
— Ну, ладно, ладно…
Когда мы ехали в гостиницу, он сказал:
— Только ты никому в Кургане не давай знать, что у меня есть эта карточка. Не присылай мне ничего на мой институт. А то, знаешь, поползут всякие слухи.
Я вспомнил свою бывшую страну: «пойдут всякие слухи». Даже такой известный и уважаемый человек опасался слухов. До чего живуча была там зависимость людей!..
Потом я каждый месяц получал отчеты из банка, но не пересылал их Илизарову, а в завуалированной форме сообщал на его домашний адрес, что «мои» финансовые дела идут хорошо и «мой» счет в банке понемногу растет. Когда он опять приезжал в Нью-Йорк, я передавал ему все полученные бумаги. Читать он их не мог, доверял мне. И кредитной карточкой так никогда и не воспользовался.
Секретарша
Несколько недель я оборудовал свой кабинет: поставил книжный шкаф, большой рентгеновский аппарат, купил красивую лампу на письменный стол, кипятильник для кофе, чайник и небольшой холодильник. За многое я платил сам, но Мошел возвращал мне деньги — кабинет был собственностью госпиталя.
— Владимир, а холодильник для чего? — спросил Мошел.
— К нам с Френкелем будут приезжать доктора из разных стран, чтобы обучаться илизаровскому методу. У Френкеля в кабинете всегда много народу. Поэтому после операций и показа госпиталя мы с ними сядем здесь для деловых разговоров, ну, иногда и выпьем по рюмке и закусим чем-нибудь.
— Владимир, это что, русский обычай — выпивать на работе?
— В других странах доктора тоже угощали меня выпивкой.
— Ладно, после работы, это — куда ни шло.
— Не думаешь ли ты, что я алкоголик?
Он рассмеялся:
— Знаешь, кому это понравится? Френкелю. Он любитель выпить.
В подтверждение его слов первым гостем в моем кабинете стал Виктор, с которым мы выпили по рюмке холодной водки. С того дня мы с ним завели традицию: если задерживались допоздна, то после работы пропускали в моем кабинете по рюмке-другой.
Мне нравилось по вечерам сидеть в своем большом мягком кресле, за своим большим письменным столом, наговаривать на диктофон ход сделанных за день операций, вносить записи в истории болезней. Я любовался в окно на бесчисленные огни небоскребов и, покончив с делами, звонил Ирине со своего кнопочного телефона:
— Еду домой.
Я проходил через пустую комнату секретаря. Там тоже появился письменный стол, электрическая пишущая машинка, стеллажи и металлические шкафы для хранения историй болезней и рентгеновских снимков. Но самого секретаря пока не было, мне временно помогали секретари Френкеля. Это было дело администратора — найти подходящего человека. Госпиталь платил секретарю около 40 000 долларов в год — неплохие деньги. Однажды зашел ко мне Мошел:
— Слушай, завтра я буду интервьюировать одну русскую — кандидата на должность твоего секретаря. По-английски она говорит хорошо, сказала, что уже работала секретарем в банке. Если мне покажется, что она подходит, можешь потом сам поговорить с ней. Ее зовут, — он заглянул в бумажку и нетвердо произнес русское имя: — Иззабелла Ззубатофф.
Когда на другой день Мошел закончил беседу с кандидаткой, он позвонил мне, чтобы я зашел в его кабинет. Изабелла оказалась невысокая, лет около сорока, одета в строгий темный брючный костюм. В
