Я пошел к Френкелю.
— Виктор, скоро должен из России приехать мой ученик, молодой хирург. Я хочу тебя попросить…
Поразительно, как Виктор всегда все понимал с полуслова. Я даже не успел договорить фразу, как он уже сказал:
— Возьмем его техником, он будет помогать тебе с илизаровскими больными.
Невозможно было не восхищаться Виктором! Ведь он ровным счетом ничего про Леню не знал и не спрашивал; он полностью доверял мне — если я попросил, значит, он это сделает. На самом деле даже и я не так много знал о Лене, который уже без меня стал доктором и сформировался во взрослого человека. Да и принять его легально на работу в госпиталь было непросто, потому что в Америке на любую работу с пациентами необходима лицензия. Виктор на свою ответственность обходил это правило.
Я опять позвонил Лене в Италию:
— Тебя ждет работа в нашем госпитале, будешь моий помощником.
Ни один иммигрант никогда до приезда не знал, что у него уже есть работа, да еще и близкая к его прежней профессии и с таким заработком, чтобы можно было содержать семью. Лене повезло, и я был очень рад, что смог ему помочь и что он будет моим помощником. Когда-то мне хотелось передать свои знания и умение сыну, но доктор из него не получился. Теперь я думал, что сделаю это для Лени, помогу ему стать американским доктором. Ирина была рада приезду Лени и Ирки с детьми, но с женской осторожностью говорила:
— Ты ведь совсем не знаешь, какой он человек.
— В молодости был хороший, веселый парень, и я надеюсь, что таким он и остался.
С первого дня выявилось, что Леня вырос в очень практичного человека. В Москве они жили довольно бедно, теперь мы их всячески опекали, покупали необходимые на первых порах вещи, отдали часть нашей прежней мебели, Ирина дарила Ирке одежду, я постоянно подкидывал Лене деньги, мы часто приглашали их к себе, возили по городу. Через несколько дней после их приезда мы поднялись с ними на 110-й смотровой этаж одного из небоскребов-близнецов Всемирного торгового центра и показали Нью-Йорк с высоты птичьего полета… Мы не могли, конечно, представить, что это великое сооружение рухнет от рук террористов и погребет под собой три тысячи жертв.
Пока Леня устраивал свои бытовые дела, я терпеливо ждал будущего помощника. Мне действительно очень нужен был кто-то, кто выполнял бы чисто техническую работу по проведению операций и лечению по методу Илизарова. И вот, наконец, Леня пришел в госпиталь. Странно было видеть, как из веселого смешливого юнца, которого я помнил, он превратился в сумрачного и бесконечно озабоченного отца семейства. Даже при том, что Леня знал о моей опеке и мог считать себя крепко сидящим на своем месте, он долгое время оставался скованным. Первые пару месяцев с его лица не сходило настороженное выражение. Мы с Изабеллой старались хоть как-нибудь его развеселить. Она была немногим старше Лени, и они нашли общий язык. Но его постоянно угнетали заботы о семье, буквально каждые полчаса он стремился позвонить домой:
— Ирка, ну как дела? Где Машка? Что Левка? Ты их покормила?
Через полчаса опять:
— Машка, а где мама? Ирка, ты Левку уложила?
И так по десять раз на дню, какой бы работой я его ни занимал. Даже если я брал его на операции, он первым выскакивал пулей из операционной и бежал к телефону:
— Ирка, ну как дела?
Я шутил:
— Слушай, если ты будешь к ней так часто приставать, она с тобой разведется.
У прежнего Лени было чувство юмора, но теперь он лишь мрачно тянул в ответ:
— Не разведе-е-ется…
Он был способный и довольно опытный хирург, имевший в Москве дело с илизаровскими аппаратами. Но там была другая школа и другой стиль. В Лене совсем не было американского энтузиазма, стремления к работе. Занятый своими семейными заботами, он всегда отвлекался и многое делал лишь по указке, да и то так, как привык в Москве. А я всегда считал, что в лечебной работе энтузиазм — залог успеха. И мне приходилось строить с ним деловые отношения довольно жестко, чтобы он делал так, как я считаю нужным и как принято в нашем госпитале. Случалось его заставлять и одергивать, на что он обижался:
— Я хороший хирург.
— Вот когда станешь хорошим американским хирургом, тогда и скажешь это. А пока делай, как я тебе говорю…
«Or my way or go away» — «Или ты идешь за мной, или проваливай домой», — в шутку и всерьез повторял я Лене популярную американскую поговорку.
У него была странная манера все технические детали называть словом «пипочка». Он говорил:
— Надо завинтить эту пипочку.
— Какую такую пипочку?
— Ну, вот эту — как ее? — гайку.
— Называй ее по-английски nut.
В следующий раз:
— Я поставил в аппарат дополнительную пипочку, как вы просили.
— Какую такую пипочку?
— Ну, этот — как его? — который наклоняет кольцо.
— Так и говори: hinge — шарнир…
Тем временем приехала в Нью-Йорк дочка Илизарова, Светлана. Я встречал ее в аэропорту:
— Мы тебя давно ждем. Что же ты не ехала?
Она замялась:
— Я с мужем разводилась, мы квартиру обменивали.
— А-а, — что на это скажешь.
Она собиралась пройти в нашем госпитале полугодовую специализацию, а потом уехать обратно, к маленькому сыну. Виктор зачислил и ее на работу, с небольшой оплатой, около тысячи долларов в месяц (парадоксально, что эта мизерная по американским масштабам зарплата была выше заработка ее знаменитого отца).
Между Светланой и Леней не было ничего общего, кроме того, что оба плохо говорили по-английски. Светлана знала язык, могла читать на нем, но не привыкла говорить и стеснялась. Она была болезненно стеснительная во всем. А Леня вообще языка не знал, подхватывал слова «на лету», но не стеснялся их коверкать своим произношением. С их появлением в госпитале образовалась небольшая «русская колония» — я, Изабелла и они, а мой кабинет стал как бы штабом этой колонии, где все время шли разговоры на русском. Приходя с операций, я слышал их еще издали и восклицал с порога:
— Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!
Заходившие иногда по делам Френкель и Мошел назидательно говорили:
— English, English!
Наши смущенно умолкали, но, как только оставались одни, опять начинался «русский, русский». А поговорить им очень хотелось. Главным образом они обсуждали американский стиль жизни и работы и почти все осуждали. У Лени это была тяжелая форма болезни эмигрантской адаптации. Хотя ему, по сравнению с другими покинувшими Союз вроде бы жаловаться было не на что. Некоторые его друзья, тоже специалисты с дипломами, поначалу с трудом находили поденную работу мытья посуды в ресторанах «McDonald's».
Леню тянуло все время сравнивать то, что его теперь окружало, с русским. Он нередко мрачно декларировал:
— Америка, может, богаче, но в России все-таки больше хорошего.
— Что именно там хорошее?
— Люди там хорошие.
— Люди?! Эти «хорошие люди» сделали так, что ты вырос без отца и даже не знаешь, жив ли он.
— Все равно хорошие. А про отца я стану наводить справки.
