— Почему ты не мог навести их из России? Боялся «хороших людей», что ли?
В ответ он только мрачно поглядывал на меня исподлобья.
Френкеля он сторонился, хотя тот относился к нему очень по-доброму, всегда ему улыбался и, в своей обычной манере, шутил. В Ленином отношении к нему я узнавал советскую манеру опасаться начальника. Но с резидентами он сходился легко и быстро и, похоже, считал, что у него есть перед ними некоторое моральное превосходство — прошлый опыт работы. Резиденты называли его Лио, с удовольствием рассказывали ему про экзамены и резидентуру.
Я почаще оставлял его с ними: пусть говорит и слушает английский, осваивает разговорный язык. И он быстро делал в нем успехи, хотя произношение долго было, как говорится, «матерное». При этом у него была манера всех критиковать. Бывало, дружески беседует с кем-нибудь из резидентов, смеется, спрашивает о чем-то, тот ему объясняет, скажем, экзаменационный вопрос. Но, как только от него отойдет, обязательно скажет:
— Он говнюк.
— Случалось вам, в пылу или в печали, о ком-нибудь хорошее сказать? — цитировал я ему Грибоедова.
— Я, Владимир, знаю больше их всех, и хирург я тоже лучше.
— Слушай, сначала сдай экзамен. Странная манера — всех называть говнюками.
— Я странен; а не странен кто ж? — отвечал он мне тоже цитатой из Грибоедова. И мы оба смеялись.
Подходило время его экзамена. С разрешения Виктора, я дал ему больше свободного времени. Его жена возилась дома с детьми и тоже занималась. Экзамены стоили дорого, я заплатил за них обоих. Но с первого раза сдать экзамен им не удалось. Леня всегда был отличником, и эта неудача его огорошила, несколько дней он ходил еще угрюмей, чем прежде.
Их десятилетняя дочь Маша осваивалась с новой жизнью успешнее родителей. Она была необычайно подвижная, жизнерадостная и ничего на свете не боялась, кроме змей. В их квартире, в Бруклине, ей слышался временами какой-то странный звук, и она спрашивала родителей:
— А в Америке змеи в домах водятся?
— Маша, не говори глупостей! Ну какие в домах могут быть змеи? — успокаивали Ирка с Леней дочку.
Я об этих разговорах ничего не знал.
Но вот однажды рано утром, перед работой, мы с Леней были у меня в кабинете, зазвонил мой личный телефон. Я взял трубку и услышал приглушенный голос Ирки:
— Владимир, я не знаю, что делать… у нас в квартире большая змея.
Это было так неожиданно, я не сразу сообразил, что на это сказать. В то же время, если я повторю слово «змея» — что будет с Леней?
— Слушай, где дети? — так же приглушенно спросил я.
— Они еще спят. Змея в кладовке, я открыла дверь и увидела, что она лежит, свернувшись. И тут же закрыла дверь. Что мне теперь делать?
Леня догадался по моему лицу, что происходит что-то странное:
— Кто это звонит?
Я сказал Ирке:
— Выводи детей на улицу, я сейчас позвоню в полицию.
Леня всполошился:
— Кто это звонит — Ирка? Что-то случилось?
Пришлось рассказать. У него кровь отхлынула от лица — он стал совершенно белый.
Я узнал телефон Общества охраны животных, дозвонился туда, и мне обещали, что вышлют своего сотрудника. Леня умчался домой. Приехавшая к ним сотрудница Общества сразу заявила:
— Я боюсь змей.
Нерешительной группой они мялись на лестнице, когда мимо них проходил молодой сосед. Услышав разговор о змее, он воскликнул:
— Так это же мой домашний удавчик! Он уполз из квартиры уже месяц назад.
Чего только не бывает в Нью-Йорке — даже змеи в квартирах водятся! Хозяин забрал змею и пообещал расстаться с ней. Мы с Леней рассказали эту историю Виктору, и тот с восторгом пересказывал ее потом всем в госпитале. Так Леня стал героем дня.
Змея потом еще раз приползла к ним в квартиру и улеглась под Лениной подушкой. Ложась спать, он почувствовал, что в постели что-то шевелится, и увидел быстро уползавшую под кровать змею. Тут же он разбудил соседа. И потом рассказывал:
— Владимир, я так на него орал, я просто визжал!..
Они срочно поменяли квартиру, и змеиная эпопея закончилась.
Однажды Леня пришел на работу возбужденный:
— Папа нашелся! Он много лет просидел в албанском концлагере. Но он жив, хотя очень старый и больной. У него теперь другая семья и четверо детей.
Я был очень рад за Леню, повел его в ресторан, и мы с ним по-дружески отпраздновали такое радостное событие.
Гватемала
В 1990 году на мое имя в госпиталь пришло письмо из Гватемалы в большом, тисненном золотом конверте: «Канцелярия Президента Республики». Меня приглашали для лечения господина Гуларте, министра просвещения. Полгода назад его привезли к нам в Нью-Йорк после тяжелой мотоциклетной аварии. У него была изуродована левая нога: несколько открытых переломов, часть костей выпала при травме, другие не срастались, повреждена артерия, в раны занесена инфекция. Местный хирург дал ему совет обратиться к Виктору Френкелю. Вылечить ногу в таком состоянии было, как говорят американцы, «surgical challenge» — «хирургическим вызовом».
Виктор сказал:
— Знаешь, иногда не так важно быть хорошим хирургом, как важно быть удачливым хирургом.
Он решил, что мы непременно должны рискнуть. Пациент был его частный и платил наличными, потому что у него не было страховки. Наличные Виктор любил.
Он сказал насчет удачливости, подразумевая себя, но вся подготовка к операции и лечение после нее пали на меня. Общаться с пациентом я мог только через переводчика, это было затруднительно. Но я видел, что он мне доверял. Когда состояние больного заметно улучшилось, он улетел обратно в Гватемалу, чтобы не платить бешеные деньги за пребывание в госпитале. Но исправить все за один раз было невозможно; через три-четыре месяца надо было менять положение аппарата.
Вот для этого теперь и приглашали меня в Гватемалу. Виктора наш пациент не звал, да он и сам не собирался ехать: в стране шла гражданская война. Я взял с собой нашего резидента Джорджа Орбея. Он родился на Кубе, откуда родители увезли его ребенком, бежав от режима Кастро, потом он учился в Испании. Джордж был веселый и очень способный парень.
Вслед за письмом мне позвонила подруга моего пациента, которая сказала, что меня ждут с нетерпением, что организуют мне поездку в джунгли, к древним пирамидам легендарных майя. Помявшись, она спросила:
— Доктор, сколько вы возьмете за эту операцию?
Если бы это было в Нью-Йорке, операция по страховке могла стоить пять-шесть тысяч долларов (из которых почти половину составили бы налоги). Но в той бедной стране таких расценок не было. Новые детали аппарата я повезу с собой и оставлю там — это тоже стоит денег и усилий. Прикинув все, я сказал:
— Две тысячи мне и пятьсот долларов моему ассистенту.
Не знаю, может и это для них было много, но ведь я должен был бросить работу на несколько дней,
