маклеры потом вели все дела в кофейне на той же улице. Все было организовано просто: заходи и покупай или продавай. Так родилась Биржа. С ростом города и она росла и становилась все более влиятельной. Тысячи посыльных бегали туда и обратно, разнося вкладчикам сведения от маклеров и принося им обратно указания.
В течение ста лет на Уоллстрите выросли, почти вплотную друг к другу, 30-40-этажные здания крупнейших банков страны и мира, и эта улица стала известна по всему свету как символ капитализма. Посыльных сменили телеграф и телефон. На Бирже продавалось и покупалось так много акций и ценных бумаг, что стало трудно определять общий ход ежедневных операций: куда шел денежный рынок — вверх или вниз. Поэтому в 1884 году аналитики биржевого рынка Чарльз Доу и Эдвард Джонс предложили способ определения финансовых тенденций дня: сложить цену акций 30 наиболее активных корпораций и разделить на цифру, которая отражает разницу дневных цен (сколько вверх, сколько вниз). Цена бумаг остальных компаний обычно следует, с некоторыми колебаниями, за этими основными показателями. Это определение с тех пор называется «Индекс Доу-Джонса» и диктует финансовую погоду по всему миру.
Теперешнее массивное здание Нью-Йоркской биржи было построено в 1903 году. Однако до Первой мировой войны самой большой биржей мира считалась Лондонская. Но война обескровила финансовую систему Европы, один доллар равнялся тогда миллионам немецких марок, и с 1918 года Биржа Нью-Йорка заняла лидерство в мире по объему купли-продажи акций. С началом эпохи электроники по стене Биржи побежали цифры светового табло, теперь в огромном зале намного меньше маклеров — большинство из них могут следить за ростом и падением цен и проводить свои операции не покидая своих офисов, по каналам связи. Вкладчики могут сами следить за состоянием акций по экранам телевизоров (для этого есть специальные каналы) и по Интернету. Но в зале Биржи до сих пор есть маклеры, которые там работают. За день через руки одного такого маклера проходит акций и ценных бумаг на сумму в среднем около двадцати миллионов долларов. А общая сумма дневных операций составляет триллионы долларов.
С тех пор как мы приобрели акции, Ирина с энтузиазмом следила за показателями Доу-Джонса и часто по телефону обсуждала покупки-продажи с нашим маклером Мэлом. Она не только его слушала, но и давала ему деловые предложения, с которыми он часто соглашался. Мэл работал в своем офисе в соседнем штате Нью Джерси, и мы его ни разу не видели. Чтобы закрепить отношения, я послал ему две книги моих воспоминаний на английском. Они с Ириной обменивались семейными новостями. При современном ведении даже самых важных дел визуальные контакты не обязательны. Мэл присылал Ирине отчеты о купле-продаже, она аккуратно вносила их в свои записи. У меня никогда не было времени вникать в это. Я только поражался ее умению и терпению. А иначе деньги и не сделаешь.
Но не все наши деньги были у Мэла. Часть лежала на счету Ирины в ее Колумбийском университете, другая — в моем пенсионном фонде. Мэл пенсионными фондами управлять не умел. Для этого нам пришлось нанять третьего финансового советника. Все трое стоили нам несколько тысяч в год, но мы сами не могли делать то, что делали они.
Однажды вечером я, как обычно, работал над книгой, а Ирина сидела над своими финансовыми записями у себя в комнате. Я почувствовал, как она подошла ко мне сзади, но, все еще занятый, не обернулся.
Ирина сказала:
— Знаешь, у нас уже есть миллион.
Тогда я обернулся: интересно узнать, что ты стал миллионером. Мы приехали в Америку четырнадцать лет назад и довольно долго были бедными. Большие деньги я стал зарабатывать всего четыре года назад. Я никогда не думал, что стану миллионером. И вот — выдержка и упорство принесли нам плоды.
Меня часто спрашивали: за что я люблю Америку? Как же ее не любить, если она дает людям такие возможности! Я смотрел на мою Ирину и думал о том, что хотя львиная доля в этом миллионе была моей, но ведь это ее усилиями наши деньги сделали деньги.
Утром на работе я отозвал в сторону администратора Мошела:
— Эйб, помнишь, что ты сказал мне, когда я начал свою частную практику?
— Конечно. Я сказал: «Владимир, я сделаю тебя миллионером».
— Так вот: вчера я узнал, что у нас уже есть миллион.
— Мазл Тов! — воскликнул он по-еврейски.
Интеллектуальна ли Америка?
К середине 1990-х в густом потоке беженцев из России стало приезжать все больше высокообразованных, интеллигентных иммигрантов-пенсионеров. Они оставляли насиженные места и посты. Некоторые ехали к своим взрослым детям, эмигрировавшим раньше: те уже успели пустить корни в Америке, стали докторами, юристами, программистами.
Почти все пенсионеры провозили разными путями крупные суммы денег, вырученных от продажи квартир, дач и автомобилей, скрывая их от иммиграционных властей. Декларировать эти суммы им было невыгодно — тогда они автоматически лишались пособия, дешевого жилья и, главное, медицинской страховки. Этот их «секрет» был известен всем, в том числе и властям, но доказать обман было невозможно. И упрекать людей за него тоже было бы неправильно, потому что провозимых денег все равно было недостаточно для обеспеченной американской жизни.
Приехав, пожилые русские интеллигенты сразу попадали в число нуждающихся в помощи по программе «Велфер», начинали получать хоть и низкое, но регулярное пособие, въезжали в квартиры в домах для бедноты. Большей частью они селились в районах Бруклина и Квинса. Полуизолированное окружение напоминало добровольное гетто. В очередях за получением пособий и «фудстемпов» (бесплатных талонов на продукты) чуть ли не через одного стояли профессора, доктора и кандидаты наук. Прилично одетые и держащиеся с достоинством, они толпились вперемежку с черной беднотой, часами ведя между собой интеллигентные разговоры. Странная и грустная это была картина.
Люди они были разные, но одно у них было общее — мало кто из них говорил по-английски.
Приехали и некоторые мои московские знакомые, ученые, доктора, профессора, которым теперь было за шестьдесят. Они тоже привезли деньги, тоже их скрывали и тоже не знали английского. Я радовался встрече со старыми друзьями и старался поддерживать их чем мог.
Эти пожилые иммигранты часто обращались ко мне за медицинской помощью.
— Мне в Москве профессор N. прямо сказал — поезжайте в Нью-Йорк к Голяховскому, он вам сделает операцию лучше, чем ее могут сделать в России.
Я охотно откликался на просьбы моих коллег, лечил больных и беседовал с ними, стараясь узнать от них побольше об атмосфере жизни в обновлявшейся России. Многие из них доверительно говорили:
— Знаете, в Америке, очевидно, нет интеллигентных людей — просто не с кем поговорить.
Или:
— Американцы слишком заняты своим бизнесом, с ними неинтересно общаться, беседы на интеллектуальные темы их вообще не интересуют.
Или даже такое:
— Странное общество в Америке: страна технически очень высоко развита, а люди какие-то недоразвитые.
