я не понимаю. В России отцы не видят не только роды, но несколько дней не видят своих детей и жен. Я приносил в роддом Ирине продукты и обменивался с ней записками через санитарку. Наш сын раздумывал: следовать ли ему американской традиции? Несколько дней накануне исторического события он звонил нам каждый час. И вот 18 апреля 1993 года, в пятнадцатую годовщину со дня нашего приезда в Америку, родилась наша внучка. Родители назвали ее красивым американским именем Кортни. Мы с Ириной приехали к ним с работы. По дороге я заказал корзину цветов — от сына (он от волнения все позабыл) и вручил молодой матери коробочку с серьгами, а молодой отец вдел их ей в уши, приговаривая:
— Это настоящий жемчуг!
Когда привезли на первое кормление нашу Кортни, мы склонились над ней и с умилением вздохнули: начинался еще один этап нашей жизни, жизни дедушки и бабушки.
Золотое десятилетие американской медицины
Время, когда я активно вел частную практику, — с конца 80-х до середины 90-х годов — совпало с золотым веком американской медицины. В этот период были достигнуты новые данные научных исследований, госпитали и офисы оснащалась новыми высокоэффективными препаратами, инструментами и аппаратурой. На этом фоне лечение быстро дорожало, доктора богатели. Медицина в США все больше становилась «рыночным продуктом», стоимость лечения как товара, диктовалась свободными законами рынка. И эта стоимость росла быстрее, чем общий национальный доход и инфляция. При росте цен на лечение увеличивалась и стоимость страховки от ошибок и осложнений, а это еще удорожало лечение. За прием в офисе доктора брали уже по 300–400 долларов, стоимость хирургических операций тоже намного возросла. Доктора, конечно, были довольны. Но такая дороговизна лечения все меньше соответствовала социальной структуре общества: все больше людей не имели страховок на лечение. Поэтому приспособление структур медицины к изменениям в обществе становилось одной из самых чувствительных социальных программ политической жизни Америки.
Президент Билл Клинтон чуть ли не на другой день после своей инаугурации в 1992 году начал интенсивную кампанию по реорганизации медицины (в основном, руками своей жены Хиллари). Идея была прямо-таки рыцарская: дать всему населению одинаковый доступ к лечению, для многих бесплатный. Доктора в нашем госпитале заволновались: как это отразится на заработках? Обычно довольно безразличные к любым политическим новостям, теперь они все чаще сбивались в группки и живо обсуждали последние сообщения:
— Ты слышал?..
— Ты читал?..
— Как тебе это нравится?..
— Слушай, эта Хиллари, она же совсем сумасшедшая!..
— Чего они вообще там думают, в Белом доме?..
— Теперь я жалею, что голосовал за Клинтона…
Никогда прежде я не видел такого общего возбуждения среди моих коллег — точная копия потревоженного пчелиного улья. Молодые наши резиденты сразу сникли и отпускали горькие шутки:
— В крайнем случае стану подрабатывать водителем такси…
— Детей в медицину не пущу: одним идеализмом сыт не будешь…
— Скажи это Хиллари…
Новые планы политиков воспринимались докторским миром как посягательства на личные права в нашей свободной профессии. Из-за угрозы удара по карману общий настрой был негативный и даже панический. Однажды вечером, в перерыве между операциями, мы пили кофе в комнате для хирургов. Разговор зашел все на ту же тему. Один из докторов обратился ко мне:
— Слушай, Владимир, эти клинтоновские идеи напоминают мне то, что ты описал в первой книге «Русский доктор», — советскую медицину.
Я ответил:
— Понимаешь, любая уравниловка — уже элемент социализма: как нам вдалбливали в России, «каждому по потребности».
Мой собеседник довольно злобно продолжал:
— Вот я и говорю, «каждому по потребности», без учета того, что некоторые из этих «каждых» целыми семьями живут, не работая, на пособии.
— Так ведь сам по себе институт пособий — узаконенное полусоциалистическое вкрапление в структуру капиталистического общества, — возразил я.
Тема заинтересовала всех присутствующих, заговорили все сразу:
— Да, хорошие времена доброго старого капитализма прошли.
— Чем больше мы работаем, тем выше налоги.
— А на кого они идут? На бездельников!
— Скоро нас принудят лечить их всех бесплатно.
— С самого начала было видно, что в Белый дом пробрался социалист.
В это время в комнату вошел толстый доктор Деберман, желчный и многословный человек. По своему обычаю, он тут же вклинился в разговор, никого не слушая и всех перебивая:
— Да я каждые е…ые пять центов зарабатываю своим потом! — закричал он, — а теперь они хотят, чтобы я работал на них чуть ли не задарма!
Кое-кто скептически улыбнулся, зная, что Деберман держал дорогих скаковых лошадей и спекулировал на их купле-продаже. Да и многие другие, сидевшие рядом, имели не меньше него. Поэтому они еще больше распалялись. Мне было это любопытно: я хорошо помнил бедную и трудную жизнь докторов в Советском Союзе. Неужели эти богатые американцы действительно считали, что их собираются обобрать и пустить по миру? Ими руководили два чувства: любовь к большим деньгам и нежелание признать, что социалистические элементы так или иначе все больше проникают в американское общество. Эти элементы — уступка богатых разрастающемуся бедному классу. Для бедняков древнеримский лозунг «Хлеба и зрелищ!» оставался в силе всегда и везде. Но теперь в Америке к нему прибавилось еще одно понятие: «Хлеба, зрелищ и бесплатной медицины!»
Вот почему отделения «Скорой помощи» всех городских госпиталей забиты беднотой, не имеющей никаких страховок. Они идут туда, зная, что доктора и сестры там обязаны их лечить наравне с богатыми. Без уступок этой группе населения может произойти все, что угодно: не выберут сенатора, не выберут губернатора, даже президента. В конце концов недовольство бедных может выплеснуться на улицы, что не раз случалось. Медицина в структуре современного общества — его чувствительный нерв: на ней, в первую очередь сказываются любые общественные сдвиги. Поэтому политики стараются использовать ее как рычаг для своих выборов, вновь и вновь обещая эту подачку бедным.
Однако благородным клинтоновским идеям реализоваться не дали. Вместо этого возникла странная структура НМО — Организация по управлению медициной, частная бюрократическая страховая система промежуточной регуляции стоимости лечения. Она встала между докторами и пациентами, как цензура, и взяла под свой контроль оплату страховок докторам. НМО призвана была рационально регулировать спрос и предложения в сфере медицины. Но медицина — не товар, а эта компания стала ограничивать докторов в их правах и диктовать им, что и как делать и сколько за это получать.
Еще в начале ее организации я посоветовался с Виктором:
— Как ты думаешь, стоит заключать договор с этой новой системой?
— Знаешь, Владимир, пусть молодые доктора играют в эти игры, а нам с тобой в нашем возрасте это уже не нужно.
— Хорошая идея, Виктор.
— Еще одна хорошая идея!
Как во многих случаях, он оказался прав: бессмысленность новшества выяснилась уже через пару лет. Изо всех наших докторов только мы с ним продолжали брать относительно небольшие деньги с наших пациентов, зато нам никто ничего не диктовал.
