Мне бы хотелось, чтобы переход от первой ко второй части читатель ощутил так, будто вместе со мной шагнул через порог темной комнаты в светлую…
Остался за спиной дореволюционный уездный город на болоте, почти целиком затопленный туманом. Перед нами — просторная Манежная площадь. Она кажется залитой солнцем даже в пасмурный день, потому что здания на ней окрашены в ярко-желтый цвет. Вдали видны красные пятна. То угловая, немного отлогая, башня Кремля и кирпичная громада Исторического музея. Часовня рядом с музеем уже снесена (мешала прохождению колонн демонстрантов), но многоэтажное здание гостиницы “Москва” еще не поднялось на углу Манежной и Охотного ряда.
Да угадали: это Москва конца двадцатых годов!
Мы сидим с Андреем на скамейке за оградой Московского университета. Деревья задумчиво шелестят листвой над нашими головами. А перед зданием университета стоит Ломоносов. Складки его длинной парадной мантии заботливо уложены скульптором. Великий ученый опирается на глобус.
Чугунные глобусы возвышаются и по обе стороны ворот, там, где обычно помещают дремлющих львов или драконов. То я, то Андрей искоса поглядываем на них. Теперь это наши глобусы, наша скамеечка, наш университет.
Мы — студенты!
Поглядел бы на нас сегодня попечитель учебного округа с его дурацкими черными бровями! Ведь он все-таки исполнил свою угрозу. После проводов Петра Ариановича роковая отметка была выведена каллиграфическим почерком Фим Фимыча против моей и Андрея фамилий.
После этого об университете нечего было и думать. С тройкой по поведению пути туда были заказаны. А как можно достигнуть неизвестных островов в Восточно-Сибирском море, не имея высшего образования?..
Отныне тройка по поведению предопределяла наше будущее. Куда б мы ни направляли в мечтах свои шаги, она неизменно с шипением, как змея, поднималась из-под ног.
— Штрафной! Штрафной! — восклицал дядюшка, бегая взад и вперед по комнате. (Тетка в изнеможении лежала на диване, повязав голову полотенцем, намоченным в уксусе). — Я же говорил? Я предупреждал! Теперь куда? В вольноопределяющиеся? Или сразу уж в босяки, в босую команду — по дворам воровать?..
Тетка в ужасе вскрикивала на своем диване. Я угрюмо молчал.
Однако произошло нечто, совершенно непредвиденное дядюшкой. Великая Октябрьская революция, отменив множество больших и малых несправедливостей, заодно смахнула со счетов и нашу злосчастную отметку.
Мы благополучно закончили трудовую школу. Работая, деятельно разузнавали, из какого вуза ближе всего до нашего Восточно-Сибирского моря. Выходило: надо поступать в МГУ, в Московский государственный университет!
Жаль, что в комсомол вступали мы не вместе с Андреем, не в одной организации.
Андрей тогда находился в вологодских лесах, где работал на сплаве. Я же оставался в Весьегонске. С дядюшкой к тому времени рассорился окончательно и, уйдя из семьи, начал самостоятельную жизнь. Товарищи по школе помогли мне устроится в местной типографии.
Навсегда с той поры запомнился волнующий запах свежей типографской краски! Стоит услышать его, и тотчас длинное, неярко освещенное помещение упаковочного цеха предстает передо мной. Из-за стены доносятся мерные удары, будто с размаху бьют вальком по воде. То работает плоская машина, на которой печатают местную газету. Комсомольцы типографии сидят в разных позах на подоконниках и рулонах бумаги и выжидательно смотрят на меня.
— Ну же, начинай, Ладыгин! — говорит ободряющим тоном председатель.
В горле пересохло от волнения. Я тянусь к графину с водой (выпил уже залпом два или три стакана), но председатель, засмеявшись, отодвигает от меня графин.
— Я родился… — начинаю я прерывающимся голосом.
Неожиданно из глубины зала раздается:
— Неинтересно! Знаем!
Председатель строго стучит карандашом по столу.
— Нет, правда же, неинтересно! — С подоконника поднимается один из комсомольцев. — Дай я скажу!.. Сколько тебе лет, Ладыгин?.. Ага! Вот видите! Какая у него может быть биография? Ну родился… Ну Учился…
— Тем более, с детства в Весьегонске живет, — поддерживают из зала. — Всё про него знаем: и как учился, и почему из дому ушел…
— Полагается о прошлом, — пытается возражать председатель.
— Не надо о прошлом! Пускай лучше о будущем!
— Это как же — о будущем?
— А так!.. Вот, скажем, станешь ты, Леша, комсомольцем, передовым человеком… Что будешь дальше делать?
— Работать буду. Учиться.
— Очень хорошо. А на кого учиться?
Я отвечаю с запинкой:
— На этого… на полярного исследователя…
— Почему же именно на полярного?
— Нет, не дело, ребята! — слабо протестует председатель. — Вопросы потом… — Он оглядывается на секретаря комсомольской организации, ища поддержки.
Тот улыбается:
— А это уж как собрание решит. Если будущее Ладыгина интересует комсомольцев больше, чем его прошлое, пусть о нем и расскажет.
— Правильно! Ставь на голосование, председатель!..
— Голосую!.. Один, два… четыре… семь… двенадцать… Кто против? Воздержавшихся нет?.. Так. Говори, Лодыгин!
И тогда, путаясь и запинаясь, я принимаюсь рассказывать общему собранию о незаконченном открытии своего учителя географии, об островах в далеком Восточно-Сибирском море, куда во что бы то ни стало надо добраться, чтобы на вершине самого большого острова водрузить наконец наш гордый советский флаг!..
Пауза. Тишина. Потом кто-то медленно, будто думая вслух, произносит в глубине зала:
— Что скажете, ребята? Я так считаю: можно принять!..
И непонятно, что он имеет в виду: считает ли меня с моей мечтой достойным высокого звания комсомольца, сам ли мечту об Арктике включает в перечень романтических дерзновенных мечтаний нашего поколения…
Все время, что жили с Андреем порознь, я — работая в типографии, он — на сплаве в вологодских лесах, переписка не прекращалась между нами. Особенно оживилась она летом того года, когда решено было наконец подать документы в МГУ.
Признаться, несколько смущала тригонометрия. Почему-то ее не изучали в нашей трудшколе, и теперь приходилось кряхтеть над нею дома, самим.
Даже когда съехались в Москве — в условленный день и час встретились на перроне Ярославского вокзала, — лицо моего друга сохраняло угнетенное выражение, как будто соседи по вагону всю дорогу донимали его вопросами: “А не назовете ли, молодой человек, формулы двойных и половинных углов?.. А не вспомните ли формулы преобразования произведений тригонометрических функций в алгебраические суммы?..”
Но тригонометрия не подвела нас. Мы выдержали!
Только что, побывав под низкими сводами университетской канцелярии, прочли свои фамилии в списке, вывешенном на стене. Мы выдержали экзамены и были приняты! Мы — студенты!
Какое-то блаженное состояние охватило нас. Не хотелось уходить отсюда, с этой скамеечки, от этих чугунных глобусов и приветливой зеленой листвы. Очень хорошо было сидеть так у подножия памятника и смотреть на Манежную площадь. Даже тихо накрапывающий дождик не мешал нам.
