Но тогда многое важное останется недосказанным.
Почему именно во время землетрясения Григорий отбросил костыли? Вот что вам обязательно нужно понять!
Конечно, Иван Сергеевич немедленно же заинтересовался этим «чудом». Он стал заниматься с Григорием лечебной гимнастикой, разработанной по особому методу.
Врач и пациент проявили удивительную настойчивость, не ослабляли ни на один день своих объединенных усилий.
Но это и понятно. Григорий страстно хотел выздороветь, чтобы стать моряком! Манящая цель была перед ним.
И длилось это, заметьте, годы, долгие годы, все то время, в течение которого Григорий, по- прежнему живя на маяке, заканчивал среднюю школу в соседнем поселке.
Полтора-два часа в день проводил он в больнице, где под наблюдением Ивана Сергеевича педантично отрабатывал ходьбу, бег, прыжки, махи, повороты, будто готовясь к отборочным спортивным соревнованиям. Даже во сне мускулы его не могли забыть об этом — так уставали к ночи. Григорию снилось, что он бегает, прыгает, сгибается и разгибается, а рядом стоит неизменный Иван Сергеевич в белом халате и держит хронометр в руке.
Тусю бы еще сюда! Пусть бы тихохонько сидела себе в сторонке и неотрывно смотрела на него исподлобья своими сумрачными зеленовато-серыми глазами, а потом небрежно уронила бы что-нибудь одобрительное. Наконец-то! Она так редко его хвалила.
Но он не дождался ее похвалы. Туся не приехала на мыс Федора, как обещала. Ни «будущим летом» не приехала, ни во все последующие за тем годы. Просто удивительным образом исчезла, без следа растворилась в этом необъятном и непонятном мире.
И только на единственное его письмо она ответила, на первое, в котором он описывал землетрясение. А потом уж и на письма перестала отвечать. И они, одно за другим, начали печально возвращаться обратно.
Иван Сергеевич по собственной инициативе послал запрос в Харьков, на почту. Оттуда ему сообщили, что письма возвращены «за выбытием адресата».
Но куда выбыл адресат? Почему? Когда?..
Григорий очень тяжело переживал то, что Туся забыла его. В это было трудно поверить, не правда ли? На нее было совершенно непохоже. А он-то считал, что она — верный, непоколебимый друг и в горе, и в радости, друг, не способный нарушить данное обещание!
И все же, представьте, ему было легче думать о ней именно так. Забыла? Да, забыла. Но жива! По какой-то непонятной причине ушла из его жизни, однако иначе, чем ушел Володька…
Ни с кем — ни с Иваном Сергеевичем, ни с тетей Пашей, ни с дядей Ильей
— не делился Григорий своими переживаниями. Где-то он вычитал недавно: «Мужчина должен нести свое горе молча и в одиночку». Ну что ж! Это было правильно: молча и в одиночку…
ПОЧЕМУ ОН ОТБРОСИЛ КОСТЫЛИ?
Наступил наконец долгожданный день, когда Григорий в праздничном своем, тщательно Отутюженном тетей Пашей костюме стоит у притолоки двери в кабинет Ивана Сергеевича, а тот, прохаживаясь взад и вперед несколько быстрее, чем обычно, говорит ему:
— А я и не волнуюсь! Откуда ты взял, что я волнуюсь? Уверен в твоем успехе ничуть не меньше тебя, даже больше. Ты пройдешь медицинскую комиссию и будешь по физическим данным своим допущен к испытаниям в военно-морское училище.
— Исключительно благодаря вам, — почтительно вставляет Григорий.
— Отнюдь не исключительно! Лишь отчасти. Я же объяснял много раз: как ни странно, главным образом тебе помогло землетрясение. Ну а теперь беги! Не опоздай на севастопольский автобус. И помни: вечером по пути домой обязательно зайди ко мне. Как бы поздно это ни было! Я буду ждать, понял? Хотя, повторяю, я ни капельки за тебя не волнуюсь.
По лестнице простучали быстрые шаги, гибкая юношеская фигура, мелькнув под окном, скрылась за воротами больницы.
Конечно, Ивану Сергеевичу очень хотелось вместе с ним поехать в Севастополь. Но тогда бы, вероятно, он больше волновался. Пока что мальчик держится молодцом. Верный признак: не вставляет в русскую речь украинские слова — значит, держится! Да и было бы неудобно перед севастопольскими врачами. Кое-кто, пожалуй, истолковал бы приезд Ивана Сергеевича как навязчивость, бестактность, стремление использовать авторитет своего имени. Нет уж, пусть мнение его коллег будет абсолютно беспристрастным!
Годен или не годен? Вот как стоит вопрос!
К сожалению, кое-что было упущено с самого начала. В больнице Григория, несомненно, передержали на костылях. Фигурально выражаясь: пеленали, кутали, по-бабьи парили в рукаве!
И вдруг на маяке во время землетрясения его встряхнула сама земля. Буквально встряхнула!
Последствия одной встряски, у Балаклавы, Григорий вышиб с помощью другой — на мысе Федора. У него же не было никаких необратимых явлений. И физических увечий никаких. Время шло, следы контузии исчезали. В какой-то мере он был подготовлен к тому, чтобы отбросить костыли. Не хватало лишь толчка. И вот он, толчок! Да нет, какой там толчок! Настоящий взрыв психической энергии! Раньше энергия была задавлена, зажата где-то в недрах его существа, и вот…
Причем, что важно, обошлось без чудотворца! Никто во время землетрясения не простирал к Григорию руки, не возглашал: «Восстань, иди!» Он сам отбросил костыли, без приказания. Вернее, повинуясь внутреннему властному приказу — помочь человеку!
Медицине, кстати сказать, давным-давно известны случаи, когда больного излечивает сильное нервное потрясение.
На совещаниях-летучках Иван Сергеевич любит приводить по памяти текст двух надписей, обнаруженных при археологических раскопках в Греции:
«Никанор, параличный, сидел и отдыхал, один мальчик украл у него костыль и побежал. Он вскочил, погнался за ним и стал здоров».
«Девочка, немая, играла у храма в роще, увидела змею, вползавшую на дерево. В ужасе стала громко звать отца и мать и ушла из рощи здоровой».
«Но случай с Григорием, конечно, особый, — продолжал размышлять Иван Сергеевич. — Стоит лишь представить себе — по рассказам очевидцев, — при каких обстоятельствах он отбросил костыли. Он же не пошел, он побежал! Сам очень удачно выразился: словно бы ветром подхватило и понесло! Именно понесло! Сломя голову он бросился на помощь к погибавшему человеку. Вот разгадка его эмоционального взрыва. Привязанность к этой сиделке, благодарность за то доброе, что он видел от нее, стремление заплатить добром за добро — все вместе сыграло роль своеобразного психического катализатора.
Интересно, понял ли это мальчик (для Ивана Сергеевича он и в семнадцать лет мальчик)?»
«Думая о других, забываешь о себе! — втолковывал ему Иван Сергеевич. — Это как раз и произошло с тобой в ту сентябрьскую страшную ночь. „Думая о других…“ — звучит как девиз, не правда ли?.. Дошло это до него?..»
Иван Сергеевич смотрит на часы. Томится ли еще Григорий в раздевалке, ожидая вызова? Либо его уже вызвали к столу, покрытому красным сукном, и он в чем мать родила вышагивает под недоверчиво настороженными взглядами врачей, членов медицинской комиссии.
О, понятно, не было бы никаких затруднений, если бы мальчик избрал другую профессию, скажем агронома, врача, педагога, инженера. Но он вбил себе в голову: во что бы то ни стало должен быть военным моряком, точнее — минером!
— Личные счеты с минами сводишь? — пошутил однажды Иван Сергеевич.
