Медики шутят, пока молчит сирена

детский сад заболел в Свердловске, стали помирать дети, Петровский <министр здравоохранения> снял трубочку и говорит: „Аветик Игнатьевич! Надо слетать туда“. Я вас уверяю, он рта не открыл сказать: мол, я занимаюсь ядерной медициной, а не поносами у детей. Полетел, облазил весь этот детский сад, кухню и понял, что все было в той доске, на которой рубили мясо. Потому что доску разрубали, она вся в щелях, и там бактерии сидели.

Проходит несколько лет. Эпидемия холеры <в Астраханской области, 1970>. Опять снимает трубочку Борис Васильевич Петровский. И посылает туда работать заместителя министра по атомной медицине Бурназяна. Почему? А потому что он знал, что Бурназян ушами хлопать не будет и наведет порядок, что главнее всего дисциплина, а не знания, как холерный вибрион распространяется — с помощью птиц (там была такая идея) или с помощью грязных рук. Бурназян не занимался никогда холерой. А ничего! Ему приказали — все бросил, сел за книжку, вызвал профессоров московских, его накачали информацией по этой болезни, и он уже профессором приехал в Астрахань. Он навел порядок в несколько дней, новых случаев холеры не было.

Если б я ему на телефонный звонок сказал, например: „Аветик Игнатьевич! Я не педиатр“. Да он бы расхохотался на той стороне трубки и сказал: „Ты — дурак, а не педиатр“. Если б я ему заикнулся, что это не моя специальность… — Ты что? Тебе доверяют? — Доверяют. Работай! Сутки на размышление. Как он — ехал на холеру, которую не знал. Только очень глупые люди будут говорить: „Знаете, Андрей Иванович, надо все-таки по специальности“».

А. И. Воробьев, П. А. Воробьев, 1986. С. 35

М. Д. Ковригина (1910–1995)[60]

Е. И.: «Брежнев вспоминал, как перенес во время работы в Кишиневе тяжелый инфаркт миокарда, как в 1957 году, накануне Пленума ЦК КПСС, на котором были разгромлены Маленков, Молотов и Каганович, он попал в больницу с микроинфарктом и все же пошел на пленум спасать Н. С. Хрущева. Причем, когда он вышел на трибуну, бывшая тогда министром здравоохранения М. Ковригина встала и заявила, что Л. И. Брежнев серьезно болен и ему надо запретить выступать. (Кстати, это стоило ей в дальнейшем, после снятия Маленкова и Молотова, кресла министра.)»

Чазов, Здоровье и власть… С. 12

* * *

А. И.: «После этого она лет 20 была ректором Института усовершенствования врачей. У нее тяжелая была рука — если подставишься, то почувствуешь, — но мы с ней очень хорошо работали. Она руководила Институтом, где кафедрами заведовали академики, всемирно известные ученые. У нее не было даже кандидатской диссертации, она была не профессор, не доцент. Но если мы бывали на Ученом Совете, то подумать, что перед нами человек без ученого звания было невозможно. Она вписывалась в эту картину научного, ученого мира. Хотя она простая крестьянка. Совсем из деревни. Но Октябрь ее поднял из деревни в школу, потом в Институт, а потом, вот так сложилось, что она руководила здравоохранением, начиная, по-моему, с 1942 года. Война. Рассказывали, что ей жить было негде. Потеснили семью Аллилуевых, переселили наркома в коммунальную квартиру в доме правительства. <…> Преподавали мы в ЦИУВ общую терапию. Степенно, спокойно, полугодовые курсы. И мы там рассказывали, как желудок щупать, как отличать механическую желтуху от паренхиматозной… А потом пришел новый ректор — Мария Дмитриевна Ковригина. Она — своеобразный человек, она пришла и сказала: „Институт усовершенствования врачей в Москве — это не Институт усовершенствования врачей вообще. Вообще — пусть в Куйбышеве учат, в Рязани учат. А мы будем учить по высшему классу. Вот так! И давайте — специальные курсы! Вот, договорилась, электрокардиография“. Я этот предмет терпеть не мог, нам очень плохо преподавали в 1-м Меде электрокардиографию, а в других — и того не было. Ну, вот так я нырнул в электрокардиографию. <… >

Мария Дмитриевна Ковригина открывает заседание Ученого совета. И опаздывает И. А. Кассирский. Она весь совет молча держит. Когда Иосиф Абрамович приходит, она говорит: „Ну, благодарю Вас, Иосиф Абрамович! 20 минут вот эти бездельники были вынуждены Вас ждать. Пожалуйста, садитесь. <К докладчику> Начинайте доклад!“».

Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 759

Академик В. X. Василенко и академик Б. В. Петровский (1908–2004) — о клизме

«Выступил Василенко, он всегда говорил очень просто и очень ясные вещи. Он говорил, в частности, о клизме на каком-то сиятельном обществе, а председательствовал тогдашний министр Борис Васильевич Петровский, очень собранный, подтянутый и очень государственный человек. Он говорил: „Товарищ Леонид Ильич Брежнев сказал“, он не мог сказать: „Брежнев сказал“. Это значит — отставка завтра же.

И вдруг Василенко на таком сиятельном собрании говорит: „Я бы хотел поговорить о клизме“. Борис Васильевич ему говорит: „Вечно у вас, Владимир Харитонович, шутки странные“. „Борис Васильевич, клизма — это дело ответственное, кстати, а вам никогда не ставили клизму?“ Понимай, как знаешь. За 15 лет министру, знаете сколько раз ставили клизму!»

Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 751

Болезнь и смерть президента Алжира Бумедьена (со слов А. И. Воробьева)

«Раз это уже публиковалось, то и мне можно говорить. Я лечу в город Алжир в одном самолете с президентом Бумедиеном. Накануне меня вызвал Чазов и говорит:

— Андрей, надо лететь с ним! Его надо вывезти из страны, он не должен умирать здесь.

— Понимаю.

— Вот. И вези в Алжир их президента.

У него криоглобулинемия тяжелейшая, кровь свертывается при 37° в пробирке. Вы знаете, что такое ИГМ-моноклональная гаммапатия? Это тяжело измененная система кровотока. Моноклональный ИГМ <иммуноглобулин> образует молекулу, сцепленную из пяти — пентагаммапатия. Этот моноклональный белок дает нарушения свертывания.

Президента Алжира Бумедьена к нам привезли из Судана в желтухе, с температурой, со снимком мочевого пузыря, где был огромный тумор. Он был по-настоящему в тяжелом положении. Я ничего не понимал, да еще мешали всякие атрибуты, связанные с особым статусом пациента. Мы повторили снимок, в мочевом пузыре не было никакого тумора. Мы уже были приучены к тому, что вокруг таких фигур нарастает большое количество, мягко выражаясь, сложностей. Мы понимали, что надо делать плазмаферез, но мы абсолютно не понимали природы внезапного токсического гепатита. Мы очень многого не понимали — внезапной вспышки болезни, это к гаммапатии никакого отношения не имело, к Вальденстрему это не относилось. Хотя сам товарищ Вальденстрем потом, уже в Алжире, нам говорил: „Все, что ИГМ- моноклональное, называется болезнью Вальденстрема“. Нам это утверждение могло стоить головы. К счастью, там было много народу — из Соединенных Штатов, из Германии, Франции, Англии. Его точка зрения осталась только его точкой зрения. <…>

Я сижу в самолете, а он идет по аэродрому с Косыгиным. Середина ноября, холод. Я ору на его министра Бутефлику, был такой министр иностранных дел.

— Уберите его с воздуха, он там быть не может!

— Извините, он — президент, я ничего сделать не могу.

А он идет с Косыгиным, разговаривает, мы его только собрали, только поставили на ноги, чтобы он прошел эти несколько шагов, а он нам устраивает кордебалет. Вот так. А я смотрю в окно, понимаю, что произойдет. Он прилетел в Алжир, поприветствовал весь народ, а ночью — огромный инсульт. А у меня бригады нет реанимационной, а там — некому. Среди ночи собираемся, через забор залезаем на виллу посла, шифровку в страну, утром под чужой фамилией лечу в Москву и привожу всю бригаду.

Собрался весь мир на консилиумы. И вот там я видел английского невропатолога, который выслушивал вот этим аппаратом, как на пропедевтике. Который вынул из кармана фотоскоп и посмотрел уши, зеркалом — нос, рот, как ларинголог. А потом — глазное дно через эту хреновину с освещением. Вот это да! Вот это невропатолог! Вот это врач! У меня челюсть отпала. Там было несколько таких — Оссерман из Соединенных Штатов, Брейн — этот англичанин. Поразительно. И был один толковый очень француз. Все — пожилые люди. Это не оттого, что они не имеют помощников. Они не могут, органически не могут